Он искоса взглянул на Ванду. У нее, кажется, есть марсианская кровь. О таком открыто не говорят, но некоторым женщинам удалось спастись. Один из стариков, рассказывавших ему об освоении Марса, поведал: «Тогда на планете можно было спрятаться от Хранителей. Колонисты используют постройки марсиан, считая, что города и тоннели — дело рук первых поселенцев. Никто не говорил им правды и не скажет, а что касается спасенных, то в те времена некоторые пары исчезали с глаз долой. Не каждому хочется размножаться по свистку цербера в белом комбинезоне. Тем более что теперь родители не воспитывают детей». Во время этого разговора Макс запомнил доселе неведомое ему слово «цербер».

Сейчас в Содружестве сразу после появления ребенка на свет ему присваивали и вживляли личный номер, после чего мать расставалась с ним навсегда. (Но не в нашем случае, — поправил себя Макс, — нас до трех лет воспитывали.) Находя поселение изгоев в недрах Марса, Хранители уничтожали взрослых и детей старше трех дет. А малышей отправляли в интернаты, такие маленькие быстро все забывали.

Тут Феликс задвигал пальцами: «Не отвлекаемся, ребята и девчонки. Борис, что с чипами?» Медик хмуро отозвался:

— Без шансов, кэп. Я даже не знаю, где он точно расположен.

Кима нахмурилась:

— Я слышала, что в позвоночнике.

Ольга покачала головой:

— Мне говорили, что в тазовых костях.

Борис подытожил:

— Больничный отсек на «Стремлении» хороший, но речь идет о пяти операциях. Феликс поднял бровь:

— Остаешься ты. Никто из нас не справится с твоей операцией, а медицинская система не запрограммирована на такие вмешательства.

Тут заговорил Макс:

— Мы с Ольгой постараемся ее перенастроить.

Ванда подняла один палец. Осталось совсем немного времени на разговор — и на то, чтобы решить хоть что-то. Они надеялись, что Хранители на Каллисто спишут помехи в работе систем слежения на магнитные волны.

— Или еще на что-нибудь. — Экипаж «Стремления» сцепил руки. — Прорвемся, ребята. Один за всех и все за одного, как говорили в древние времена.

#

Теперь же Макс понятия не имел, где его друзья.

— И живы ли они, — вокруг него простиралась чернота, — и жив ли я сам.

Но он точно знал только одно:

— У меня будет сын, — холод сменился давно забытым теплом, — у меня и Софии.