— Кривозуб, дружище, как твое настоящее имя? — спрашивал он некоторое время спустя.

— Не помню, господин.

— Это как?

— Все зовут меня Кривозубом, и сам я так называюсь. Давно уже.

— Ну а мама тебя как называла?

— Я сирота, ваша милость, и матери не помню.

— Та-ак… — протянул Джиалло.

Он поставил на место опрокинутый в пылу борьбы стол, придвинул к нему лавку и сел поудобнее — закинув ногу на ногу и откинувшись спиной на стену.

— Хозяин! Лучшего вина мне! Себе с Кривозубом тоже чего-нибудь плесни. А ты, — обратился он к приятелю Гена, — вспоминай и рассказывай сначала — с самого раннего детства.

И разбойник, сперва запинаясь, но с каждым глотком и словом все более уверенно, начал свою историю. Так уж вышло, что повествование это оказалось о тяготах, невзгодах и обидах. Мрачный мир изнанки человеческого общества — вскользь брошенного оскорбления, равнодушия и ограниченности — не отпускал того, кому не посчастливилось в нем очутиться. Не удивительно, что через пару часов главный герой рассказа уже рыдал, изредка сморкаясь в рукав. Кабатчик тоже смахивал слезу, а Джиалло удивленно покачивал головой.

— Да-а, Кривозуб, вот это мемуары так мемуары. Пожалуй, если ты сможешь изложить их на бумаге, то любой театр купит у тебя этот сюжет за полновесное серебро.

— Ы-ы-ы, а-а-а, — лишь выдавил из себя участник драматической истории.

— Так как, ты сказал, тебя зовут? — невзначай спросил полубог.

— Милан, ваша милость, Ланчиком матушка звала.

Истинное имя отозвалось в груди.

— Уф, вот это похоже на правду.

Джиалло встал, потянулся, припечатал к столу золотой и пошел к выходу, брезгливо обходя тела убитых. Уже в дверях он бросил:

— Милан, поезжай-ка ты из города, смени обстановку, может, ты еще не совсем пропащий. А ты, милейший… — обратился Джиалло к кабатчику и задержал на том задумчивый взгляд.

Хозяин заведения, будто став на мгновенье ясновидящим, четко увидел свою жизнь висящей на волоске.

— Ладно уж, если кому проболтаешься, то… вон, на новопреставленных глянь, — не захотел полубог портить убийством послевкусие от жалостной истории Милана.