— Ты глянь-ка! — вдруг заметил его монах. — Сосёт! Знать, и вправду кровушка по жилочкам побежала: всё правильно делаем!

В этот миг веки существа из дубового саркофага дрогнули и оно шевельнулось.

Покидая крипту, Господарь обернулся на пороге, утирая истлевшим рукавом перемазанную кровью щеку: чуть не половину пролили зазря мимо рта, криворукие!

— На мою магылу нанэсло многа мусора, — с неудовольствием сообщил он вытянувшейся по стойке смирно бригаде реаниматоров, оглядывая свое пристанище. — Но вэтэр истории его развэет!

ДОКУМЕНТЫ — VII

Строгий, но справедливый

«Сказание о Дракуле» состоит из ряда эпизодов-анекдотов о «мунтьянском» (румынском) князе Владе, известном под прозвищами Цепеша (то есть «Сажателя на кол», «Прокалывателя») и Дракулы («Дракона»). Анекдоты стали известны русскому автору во время его пребывания в соседних с Румынией землях. <…> Эти указания позволяют прийти к выводу, что автором повести был русский посол в Венгрии и Молдавии — скорее всего дьяк Ивана III Федор Курицын, возглавлявший в 1482–1484 гг. русское посольство к венгерскому королю Матвею Корвину и молдавскому господарю Стефану Великому. Изборник (Сборник произведений литературы Древней Руси). — М.: Сер. «Библиотека всемирной литературы», 1969. — Подготовка текста «Сказания о Дракуле» и прим. Я. С. Лурье, перевод О. В. Творогова.

«Сказание о Дракуле» состоит из ряда эпизодов-анекдотов о «мунтьянском» (румынском) князе Владе, известном под прозвищами Цепеша (то есть «Сажателя на кол», «Прокалывателя») и Дракулы («Дракона»). Анекдоты стали известны русскому автору во время его пребывания в соседних с Румынией землях. <…> Эти указания позволяют прийти к выводу, что автором повести был русский посол в Венгрии и Молдавии — скорее всего дьяк Ивана III Федор Курицын, возглавлявший в 1482–1484 гг. русское посольство к венгерскому королю Матвею Корвину и молдавскому господарю Стефану Великому.

Из книги Ричарда Пайпса «Открытое общество и его враги: всемирная история тоталитарной мысли» (перевод Н. Дойч) — Петропавловск-Невский, Academica, 1965.

Глава 21. Русский случай. Об истоках русской литературной традиции

Итак, в предыдущих главах мы ясно показали, что европейская философия, начиная с Платона, не столько вдохновлялась идеями свободы, сколько сопротивлялась им. Платоновские казармы и община Руссо, осуществляющая тотальный контроль над своими членами по якобы «добровольно» подписываемому теми «Общественному договору», не стали основным содержанием европейской мысли, но были постоянным искушением для нее. Как проницательно отметил Джон Ролс, «экстаз тоталитарной утопии — первородный грех Европы, в отличие от Америки, которая родилась из идеи свободы, как Афина из головы Зевса»[18].