— Та-ак… — Вологдин выслушал сообщение связного из штаб-квартиры, перехватившего их группу на подходе к Знаменке, и теперь с тоскою вглядывался в стремительно затянувшуюся пасмурью высь, прикидывая — сколько осталось до сумерек. Низкий потолок зимнего неба дрожал от заполошного, не в лад, перезвона московских сорока сороков, осыпая им на головы снежную побелку.

Спешно натянутая им на физиономию маска «спокойствие-и-уверенность», только лишь и приличествующая командиру, могла в любой миг порваться в клочья от клокочущего в нем бешенства, перемешанного с растерянностью. Похоже, в последние дни его по-тихому отстранили от командования, и вся важная политическая информация шла мимо него. Как, в общем-то, и можно было уже догадаться из утечек через Серебряного…

То, что они повстречали связного, и что тот оказался лично ему знаком, было чудом. А сунься они в окрестности Знаменки напрямую, как предписано (нет, ну такого раздолбайства он бы, положим, не допустил по-любому, но…) — быть бы им сейчас покойниками. Мелькнула даже совсем уж нехорошая мыслишка: «Может, так и было задумано?» — но ее он решительно отогнал: «Слишком сложно для этого цирка».

Итак, первое: НАЧАЛОСЬ!

Второе: у нас, как уж водится, ни черта не готово.

Третье: но и у ТЕХ, выходит, тоже ни черта не готово?..

Связной (парень из «первачей», памятный Вологдину по Польше) козырнул и двинулся дальше — патрулировать окрестности в ожидании таких же вот сползающихся к Знаменке мелких групп и одиночек, и полковник мельком подумал, что ни за какие коврижки не поменялся бы сейчас с ним местами. Жестом созвал свою команду, оккупировавшую проходной двор на задах Воздвиженки (Семеро смелых, хех…), и обратился к ним с такой вот речью:

— Такое дело, бойцы! За последний час в нашем положении, в положении Службы, и, я бы сказал, в государственном положении в Московском царстве, произошли резкие и внезапные изменения.

Оглядел тех бойцов и продолжил:

— В Кремле — попытка переворота: попы снюхались с кромешниками — все против Бориса Феодоровича. Но по ходу тёрок в тех палатах произошел хлопок. Чья работа — неясно, точно — не наша. Взрывчатку ту закладывали какие-то криворукие недотыкомки, так что собравшихся, считай, не задело. А больше всех в итоге пострадали на том упыри: рухнула внешняя стенка, и они огребли хар-роший солнечный удар… Сильвер — молодчина! — не растерялся, и в суматохе исхитрился пырнуть Цепеня чем-то серебряным. Дальше началось всеобщее рубилово — и вот тут фарт наших кончился: Кремль оказался битком набит монахами — боевые чернецы, такие умелые бойкие ребята… Пушкин геройски погиб, почти все его люди тоже — но это дало Борису Феодоровичу время скрыться в кремлевских подземельях, на пару с Сильвером. Туда же, похоже, унырнули затем и уцелевшие кромешники, унося раненого Цепеня. С той поры и о тех, и о других — ни слуху, ни духу…