— Медный, диаметром четыреста километров, выведен на орбиту в соответствии с намеченной программой, бортовые системы работают нормально, — дикторским голосом цедил капитан.

— Сумасшедший, вы сумасшедший. Стойте!

— Сейчас проверим, что же вы такое, — Варфоломеев взял со стола бронзовую статуэтку, — романтический образ или реальное ничтожество?

Он уже не шел, а парил. Прогнулись крылья, заскрипели шасси, пошла, пошла родная. Накренились белые прямоугольники полей, нет, не полей, а указов, законов и уложений. А дальше показалась фиолетовая шапочка, светило темных кабинетов…

Приват-министр давил на кнопку. Но бесполезно, видно, и секретарша, одурманенная ядовитым дымом, бродила в далеких далях своего электрического сознания.

— Я тебя породил… — не своим голосом проговорил звездный капитан.

— Нет, нет! — министр прикрыл голову руками, но поздно.

Петрович всем телом рухнул на приват-министра, направив бронзовое орудие в самую подсолнечную точку. Деэксгумация состоялась, — кажется, подумал он в последнюю минуту.

34

34

Наконец пришла весна. Отогрелся немного, ожил чудный город, вскрылся лед, заиграла на солнышке причудливая вязь каналов, заблестели купола соборов, понеслись над крышами, над парками белые парные облака. «Здорово», — шептали горожане, прогуливаясь по солнечной стороне проспектов и бульваров.

Конечно, здорово, решила Соня. Пусть она не коренная жительница. Пусть она человек посторонний. Но разве не дано любить иногородним сияние избранных столиц? Да и какая она посторонняя? Если с детства, отрочества она жила здесь в мечтах, бродила, восхищалась и, может быть, даже любила? В конце концов это ее личная мечта, и воплотил ее в жизнь никто иной как он, человек с маленькими шалопутными глазками, Ученик отца. Неужели она не простит его уже за одно это? Да, Евгений пострадал, но все это временно, уже известна дата освобождения, и бог даст, заживут они в конце концов как следует.

Было воскресенье. Она уже часа два гуляла по набережной, отдыхая и наслаждаясь в предвкушении нового жизненного этапа. Приближался праздник. Свежий морской ветер трепал красные полотна, установленные с утра в поржавевшие металлические гнезда, облизывал холодные голубые льдины, и те останавливались на время, кружили в медленном танце под опорами мостов, заманивая к себе на спины крикливых белых птиц.

Она перешла по горбатенькому мостику, прошла еще несколько шагов и вдруг застыла. Нет, она не остановилась. Она продолжала идти, но как бы не по земле. Ее подхватила странная периодическая сила и медленно, как на руках, понесла, покачивая, дальше. Что же это? — удивилась она. Странно, но ей было приятно это вмешательство извне. Она уже полностью поддалась, согласилась, доверилась желательному насилию. Стоп. Остановилась, и все пропало. Снова под ногами асфальт, сухой и твердый, уравновешивает ее тяжесть. Опять шагнула вперед, и чудо повторилось. Снова ее что-то подхватило и бережно понесло. Господи, что же это? Она несколько раз ставила немудреный эксперимент и наконец догадалась. Повернула голову налево и увидела то, что раньше замечала лишь краем глаза. Оказывается, она шла вдоль чугунной решетки, вдоль обычной металлической ограды. Обычной? Какое там. Стоит шагнуть поперек высоких тонких прутьев, и тебя подхватывает, несет странная подъемная сила. Хитрец, ах, какой хитрец этот архитектор, как здорово он рассчитал, как будто прямо для меня, для моего шага, для моего настроения, для моего сердца. Стук, стук, замолкли каблучки, и она полетела вперед, влекомая силой красоты. Знаем, знаем, шептала она, улыбаясь. Она вспомнила рассуждения Евгения о туристической красоте и улыбнулась. Ну и пусть синусоида, пусть как волны набегают легкие чугунные прямоугольники, пусть завораживают и одурманивают, будто рифмы, будто строфы старинной грустной поэмы. Я не боюсь этой красоты, красота делает людей бессмертными. Разве может окончиться такой приятный полет?