Он желал потрясти и искал для этого самых разнообразных подходов. Потому с головой окунулся в недра внутрицерковной политики; с умом использовал связи с госбезопасностью, сумел поставить себя так, что не столько они его наставляли, сколько он их — все-таки были они хотя и не верующими, но и не атеистами, скорее суеверными; не преминул отец Максимиан использовать схему «общий враг сплачивает» — и постепенно укрепилась за ним репутация непримиримого борца с масонскими и семитскими заговорами.

Годы усердной работы в избранном направлении вкупе с изрядным терпением должны были принести неизбежные плоды, и вот тогда отец Максимиан стал бы вдохновителем чаемого религиозного возрождения. Но, как человек умный, он видел, что внутрицерковная деятельность отдаляет его собственно от простых верующих, госбезовские чины приходят и уходят, оставаясь всё так же равнодушны, лелея к тому же собственные цели. А с масонскими и прочими заговорами выходило еще хуже. Отец Максимиан хорошо понимал: пока не схвачен с поличным и не доставлен на всеобщий суд хотя бы один агент масонского заговора или сионских мудрецов — до тех пор всколыхнуть на подобной почве народное чувство до религиозных высот не представляется возможным.

А он хотел чувства настоящего, устремленного не вширь, а вверх, глубокого и всеобщего. Вот если бы народ ужаснулся не животным страхом, но глубинным, мистическим, когда некуда спрятаться, когда и останется одно — обратиться к богу.

Была у о. Максимиана неясная уверенность, что должно произойти на его веку что-то роковое, то самое, и что он рожден для этого решающего момента. Он-то внутренне почти готов, а ничего не происходит. Терпения ему было не занимать, и он ждал, ждал.

И вдруг — звонок профессора Тыщенко, встреча. Тот рассказывает странные вещи. Понять его тяжело, но по душевному надрыву профессора видно, что происходит и впрямь что-то безобразное. Нет, вот так поверить в ожидаемую катастрофу нельзя. Сперва проверить, всё проверить, ощутить кожей. Поэтому и проводит целый день под институтом, охотно соглашается подвезти Голубцова и тщательно, хотя и осторожно расспрашивает. По ходу разговора вдруг понимает — Голубцов не просто свидетель, он и сам как-то замешан во всем этом.

Нет, тогда он этого еще не понял, а скорее почувствовал. Возвратясь же домой, стал подробно перебирать в уме собранные факты, припоминать — кто и что говорил, и как. Тогда и сообразил — творится роковое, несомненно бесовское, и творится не как всегда — «само по себе», через неразумие человеческое, а имеются те, кто прямо всё это направляют, и Голубцов этих несомненно знает. Монстры — вот кого можно схватить за руку и выставить на всеобщее обозрение с их колдовскими делами в виде растворяющегося института.