Дом действительно был большой, трёхэтажный, с бесчисленными комнатами и походил на проходной двор. По нему всё время слонялись какие-то люди, от которых начинало рябить в глазах. Среди них были молодые и не очень. Были типы с внешностью героев-любовников, коварных искусителей и простецкие наивные парни с голубыми глупыми очами. Были толстые матроны и нежные юные создания, напоминающие несорванный цветок. В общем, много кто был. И все без устали, без продыха, без остановки выясняли отношения. И интриговали.

Лаврушину и Степану отвели комнату на втором этаже, из неё двери выходили на балкончик, а оттуда открывался вид на огромную гостиную с диваном, несколькими креслами и бесчисленными кадками с различными растениями. Эта гостиная была вечным Ватерлоо — полем нескончаемой битвы. А белый мягкий диван был бруствером, на нём кипели жестокие схватки, разгорались безумные страсти.

Стены были тонкие, и всё происходящее было слышно прекрасно — достаточно было выглянуть через прозрачную дверь, чтобы стать свидетелем происходящего внизу. Так что друзья были вынуждены выслушивать всё!

Через некоторое время они начали ориентироваться в местных интригах.

Итак, любимая тема разборок — кто чей отец. Все обитатели дома были помешаны на этом вопросе. Кто их настоящие отцы — этого не знал почти никто из обитателей. То ли такой бардак царил тут, то ли действительно собрались исключительно сиротствующие при живых папашах бедолаги.

В гостиной — молодой сеньор и сеньорита лет сорока.

— Если ты дашь мне сто тысяч долларов, я скажу, кто твой отец? — нагло ухмыляется сеньорита.

— Как смеешь ты, подлая?

— Смею. Я сделаю всё ради денег…

В гостиной мальчишка лет двенадцати с пожилым мужчиной, похожим на крёстного отца итальянской мафии и одновременно на старого развратника. Смахивая слезу «мафиози» извещает:

— Педро, я знал твою мать.

— Ты мой отец?

— Нет, я не твой отец.

— А кто мой отец?

— Твой отец умер, когда тебе было три дня. Он был бродягой.

— Ты лжёшь. Я не вынесу этого!

— Мужайся…

Второй вечный вопрос и камень преткновения, помассивнее стоунхенжевского мегалита — кто чья мать. В гостиной тот же «крёстный отец» — на этот раз с молодым человеком, с которого недавно требовали сто тысяч.

— Она моя мать, — орёт молодой человек, бия себя ладонью в грудь, по щекам катятся слёзы.

— Нет. Она тебе чужая женщина.