— Спасибо за доброту, дон Ордоньо, — выдавила я и, не дождавшись позволения оставить зал, направилась к выходу.

Спускались мы молча. Молча вошли мы в комнату Святогора. Коля сидел, погруженный в одну из книг, найденных им в библиотеке нашего друга. Святогор провел меня к нише у окна.

— Елена, — начал он, но я остановила его жестом и долго вглядывалась в его такие дорогие для меня черты, с горечью пытаясь понять, что им двигало. Слезы все ближе подкатывались к глазам, а когда удержаться не хватило сил, я всхлипнула:

— Почему, Святогор? Зачем? Как ты посмел вынести наши чувства на суд дона Ордоньо?

— Елена, я не смогу жить без тебя, я прошу тебя…

— Нет! Молчи! — воскликнула я и, постепенно повышая голос, продолжала: — Ты готов оставить меня здесь любым способом и даже дона Ордоньо призвал себе в союзники…

— Что ты?!

— Ты обрадовался бы даже, если бы он заключил меня в подземную тюрьму, лишь бы я осталась здесь, — кричала я. — Пусть я буду пленницей, заключенной, одной из жен в гареме, прислугой, зато здесь, с тобой!

Я выкрикивала свои нелепые обвинения, не в силах остановиться. Это было вылившееся в истерику отчаяние, отчаяние от обиды на любимого человека, отчаяние от невозможности быть с ним вместе.

— Обо мне ты совсем не подумал! — хрипела я. — Ты желал распорядиться мною, как вещью. Но я — человек из другого времени. В нашем веке женщина вольна сама решать свою судьбу. Ты — примитивный, дремучий человек! — Это свое самое последнее и самое несправедливое обвинение я уже прошипела. И закрыла лицо руками.

Святогор положил мне руки на плечи и грустно пробормотал:

— Прости! Я не хотел тебя обидеть.

Он отошел. Через мгновение я услышала глухой скрежет камня о камень: он открыл подземелье. Когда я оглянулась, он уже исчез в черном проеме. Я опомнилась и шагнула вслед. Николай ринулся ко мне:

— Что произошло? Аленка, ты такое наговорила! Чем он обидел тебя?

Я, захлебываясь, рассказала брату о разговоре с доном Ордоньо. Коля слушал, не перебивая, а затем взял меня за обе руки и четко, внятно, словно внушая мне что-то, произнес:

— Сестра моя! Ты сейчас неправа. Ты судила о поведении Святогора с позиции эмансипированной женщины двадцатого столетия. Но и в нашем веке поведение его можно было бы назвать благородным.

Я оторопело уставилась на брата.

— Да-да, только не перебивай, — настаивал он. — Святогор жил здесь на положении пленника. Значит, согласись ты остаться с ним, ваш союз оказался бы под вопросом. Прежде чем предложить тебе остаться, он считал своим долгом выяснить у своего господина свой статус, а значит, и статус своей невесты. Он не мог поступить иначе. Он не считал себя вправе, в противном случае, просить тебя остаться.