– На, вставь и проверь.

– Ого! – удивился он, когда включил фонарь. – Светят, будто новые.

– Серег, – говорит Женька, – а если опять сядут, ещё раз покоцать? И опять будут ток давать?

– Нет. Но потом что-нибудь придумаем.

Мы задержались у крайней палатки. Подсвечивая фонариком, нашарили свои рюкзаки. Я положил гитару на чехол, из мешка вынул хлеб и тарелку с ложкой. Заодно вытащил куртку. Сразу поддел ещё одни штаны, сверху свитер, только куртку пока не стал надевать.

– Может, по капле? – спросил Савин, не вынимая рук из рюкзака. – Все равно в темноте никто не увидит.

– На голодный желудок не надо, – отвечаю, – вот поедим, тогда…

– Или во время еды, – кивает Ильяс.

Суп мы получали последними. Три котла уже опустели, и, принимая миски у нас, Смольнякова ухнула супа из четвертого котла каждому, да чуть ли не до краев.

– Ешьте, – приговаривает Верка, раскладывая варево, – у нас жуть как вкусно получилось.

– Можете ещё за добавкой прийти, – добавляет Лариса, – целый котел остался.

На другой стороне поляны включили магнитофон. Мы, пританцовывая, отошли к крайней палатке и присели на валуны. Миски поставили на колени. Я отломил хлеба, откусил немного и только запустил ложку в суп, как рядом забился в кашле Женька.

– Ты чего, обжегся, что ли?

– Мать… – выругался Расулов, выплевывая суп.

– Тьфу, – вторит Савин, – пересолено!

Я попробовал малость варева, действительно – есть невозможно.

– Глянь, – вытер рот Олег, – а остальные рубают, как ни в чем не бывало.

В отсветах от костров было видно, что ребята сидят и спокойно ужинают. Никто не возмущается соленостью супа.

– А нас что, – сплевывает Переходников, – типа, прикололи, что ль?

– Пойдем разбираться, – поднимается Расулов.