– Коли просто отсиживаться, так и ладно, но за зиму он может умножить силы. Их надо копить и нам, а хворь не дает Борису Федоровичу заниматься делами. Да и недовольство в государстве велико. Почему чернь так невзлюбила его?

Шуйский усмехнулся.

– Коли одна бы чернь, Семен Никитич, то полбеды. Князья да бояре многие против него настроены. Гришку Отрепьева на царство не поляки тянут. Его кто-то из наших вельмож ведет.

– Да вроде и некому. Были Романовы, которые представляли опасность, так разгромили их. Твой род стоит за Бориса Федоровича. Басмановы тоже. Ума не приложу, кто мог Отрепьева поднять.

– Ну, если ты того не ведаешь, то никто другой тем более. Ладно, поговорили, послушали посланника, пора и честь знать. Своих забот хватает.

– Это так. А я пойду до царя. Чего это он так неожиданно ушел? А то и лекарей вызвать некому будет.

– Да, ты уж заботься о нем, – сказал Шуйский и как-то странно скривился, словно почувствовал боль.

Это не осталось без внимания Семена.

«А ведь Василий, князь Шуйский, и сам не прочь завладеть троном», – подумал он.

Борис Годунов действительно почувствовал боль в суставах.

«Надо же было вернуться хвори! – подумал он. – Да еще тогда, когда требовалось обсудить вопрос укрепления крепостей и границ. Я не знаю, что замыслил самозванец, вернее, те люди, которые стоят над ним.

Боль была не сильной, но не давала мне покоя. Я встал и ушел. Не хватало еще корчиться при Шуйском. Он спит и видит, как сядет на престол после меня. Плевать ему на законного наследника, царевича Федора Борисовича, которому уже пятнадцать лет. Свалюсь я, и Шуйский не даст Федору править.

Но, как ни странно, сейчас Василий мой союзник. Ему тоже не нужен соперник в лице самозванца. Я мог бы обыграть их обоих, стравить между собой и ослабить так, чтобы они и мыслить о троне забыли. Тогда Федор получил бы престол, принадлежащий ему по праву. Дал бы Господь еще хотя бы годков пять жизни. Дабы подрос сын, смог держать всю полноту власти в окрепших руках. Ну а потом можно и на суд Божий».

С такими мыслями шел русский царь в свои покои. Стражник открыл перед ним двери опочивальни. Слуга Степан угодливо поклонился.

Борис хотел улыбнуться, но лицо его исказила гримаса, задергалось веко, в глазах потемнело. Царь пошатнулся, язык у него стал вдруг таким большим, что не умещался во рту. Боль ударила в голову.

Годунов собрал все силы, позвал Степана.

Тот подхватил царя.

– Батюшка, Борис Федорович, что с тобой?

Ноги Годунова подкосились. Он, поддерживаемый слугой, опустился на каменные плиты.