– Ты ведь понимаешь, что он не тот мальчишка, которого ты помнишь? – спросил у него Франк очень вкрадчиво, словно на что-то намекая.

Симон был не дураком. Он понимал, что прошло восемнадцать лет, и не надеялся вернуть Оливера, который попал на ЗиПи3. Он верил в другое и говорил об этом прямо:

– Я верю в то, что он все еще человек.

Франк понимающе кивал. Он говорил, что приказал эвакуировать Оливера, но сразу предупреждал, что решать его судьбу будут психиатры.

– Он пройдет экспертизу, как военный, попавший незапланированно в боевую точку. У нас есть такие экспертизы, – говорил он. – Я сделаю все, чтобы она была объективной, но если его признают опасным…

– Я не хочу этого знать! – заявил Симон, а теперь выдыхал напряжение, когда видел, что чип продолжал работать. Он уже жалел, что не услышал, что именно ждет Оливера в случае такого, совершенно невыгодного вердикта.

Смерть? Зная правила ЗАП, Симон понимал, что наверняка именно смерть, потому что его приравняют к военному, а у тех со своими разговор короткий, если это было решение психиатра или трибунала.

«Я верю в него», – упрямо говорил себе Симон. Он знал, что его сын, отец Оливера, давно этой веры лишился. Он уже похоронил Оливера Финрера и даже слушать не хотел о все еще работающем чипе.

– То, что там еще живо – уже не мой сын, – говорил он, а Симон с ним не спорил, махнул на него рукой и больше никогда не заводил этот разговор. Зато внучке Симон написал правду: сообщил, что ее брата будут эвакуировать с ЗиПи3, главное – чтобы он остался человеком.

«Я в него верю и мама тоже. Как может, но верит», – ответила на это Лита, и Симон улыбнулся, прочитав этот ответ.

«Значит, ему есть куда вернуться», – подумал Симон и взялся за свой завтрак.

Он выпросил у Дуры сэндвич с сыром и яйцом, но откусить смог лишь крохотный кусок. Ему в горло не лезло ничего. Внутри, сковывая все тело, стояло напряжение. У него было важное, совершенно непонятное ему задание, а еще где-то там решалась судьба дорогого ему человека. При этом он лишился работы всей своей жизни – в некотором смысле даже опозорился, потому что в его годы, с его именем, быть отправленным в отставку, еще и с нарушением – это откровенный позор. И вроде он ни о чем не жалел, а внутри все каменело.

– Вы должны поесть, если собираетесь отправиться на работу, – услужливо напомнила компьютерная система.

– Я знаю, Дура, – сказал Симон, но сэндвич отложил, сделал несколько глотков густого горячего шоколада, но и его быстро отставил, чувствуя неспособность пить или есть.

Он даже не знал нужно ли ему кофе. Он и его уже не хотел, но вставал из-за стола, умывался, чистил зубы, игнорируя замечание Дуры, надевал один из лучших своих костюмов и выходил из дома. В его портфеле лежал носитель вместе с несколькими информационными панелями, где Симон складывал художественные книги для предстоящей отставки, предполагая, что не уйдет никогда. Многие из них для него отложил Люкс, но Симон уже не помнил, на каком из носителей были его рекомендации, потому, выйдя из дома, сел в тени раскидистого клена и достал первый попавшийся носитель. Книгу он тоже выбрал первую, в которую попал пальцем, потому что не видел между ними разницы. Он не читал то, что открыл, а просматривал глазами, думая о своем: о работе, внуке, совете, Люксе, который останется без него и, наверно, будет скучать, хотя ИИ не должны скучать, особенно такие старые, как Люкс, похоронившие не одно человеческое поколение.