Едва лишь вступит в силу право мг'гентлани, придется платить и тебе. Как мертвого, оплачет тебя родня, и навеки закроются перед тобой родные двери. На подстилке у ног мужа возлюбленной будет отныне место твое. Ста-нешь ты слугой его и рабом, и горе тебе, если из похода ты вернешься живым, а его не сумеешь сберечь! И дети, рожденные вашей женщиной, от кого бы ни были зачаты, будут детьми законного мужа, у тебя же не будет права даже украдкой приласкать тех из них, кто похож на тебя… И будешь видеть ты, как день ото дня увядает краса, некогда толкнувшая тебя на безумство, как иссыхают груди, и обвисает кожа, и тускнеют глаза, и визгливым становится голос. А вокруг будут ходить юные крепконогие девы, манящие взгляд, но ни одна из них даже головы не повернет в сторону тебя, заклейменного смертью при жизни. Станет являться тебе во сне то, чего не было и не будет: своя хижина, своя ласковая жена и свои дети. Но неизбежный, как казнь, рассвет безжалостно сотрет несбыточные мечты…

И наступит день, когда возненавидишь ты отцветшую кислоглазую старуху, погубившую твою молодость. Опротивеет она тебе до того, что страшнее смерти покажется хоть раз еще возлечь с нею. Но под страхом пытки приведут тебя к опостылевшему ложу, и в выцветших глазах законного мужа мутно всплеснется волна злорадства, когда не его, а тебя заключит в потные объятия редковолосая оплывшая бабища!

Вот тогда-то и придет тебе время бежать к самой глубокой из пропастей, а если нет такой поблизости, то вить тугую петлю из тонкой лианы, пофыркивая при этом от нетерпения…

— Вторично спрашиваю, люди дгаа, — возгласил дгаанга, — есть ли здесь желающий заявить о праве мг'гентлани?

Ни один из множества мужчин, стоящих вокруг, не отозвался на призыв. Промолчали даже те, кто заглядывался на Гдламини с тех пор, когда была она легконогой резвушкой, не носившей набедренника. Велик Тха-Онгуа, наделивший людей разумом, и много лет прошло со дня, когда в последний раз нашелся безумец, вышедший на зов говорящего с ушедшими.

Почти подошел к концу обряд. Роскошная гирлянда, сплетенная из пунцовых гаальтаалей, заколыхалась в руках юношей, готовых поднести ее жениху, дабы мог он, накинув венок на смуглые плечи невесты, во всеуслышание объявить ее своею женой. Всего лишь несколько слов осталось сказать…

Но медлил, медлил, медлил дгаанга. Не зная наверняка, обостренным внутренним слухом, улавливающим шепот демонов ночи, он ощущал: где-то там, в слитно сплотившемся людском скопище, стоит человек, способный превратить день радости в слезную ночь. И — видит Тха-Онгуа! — многое бы отдал юный дга-нга за право не вспомнить о последнем вопросе, но, увы, он не был вождем, имеющим силу и власть снимать дггеббузи.