— А вдруг пропадешь?

— А вот не пропаду! — запальчиво выкрикнул парубок, мотнув головою в направлении поверженного буки.

— Что ж, так тому и быть…

Вуйк Мамалыг воздел длани над склонившимся Па-хою и резко развел их в стороны, как бы обрывая нити, связывающие молодого унса с родом Збырей.

Хмыкнул в бороду.

— Как пожелал, так и сделался. Со старейшими рода сам все улажу. У тебя ж от сего дня нет Предков, и сам ты единственный Пращур потомству своему. Женку присмотрел ли?

— Эге ж…

Оттопыренные уши парубка заалели, и ясно сделалось Тарасу, что не так уж он ошибался.

— Добре. О том позже. А как род назвать хочешь?

— Га? — похоже, об этом, столь простом, но важнейшем, парубок еще и не задумывался. — Э-э… А что?! Батька Василем звали. Вот по батьку и назовусь!

Он упер руки в боки, задрал лицо к солнцу и громко, явственно наслаждаясь звучанием впервые произносимого, сообщил высокой Выси:

— Я — Паха Василюк. Но тут же поправил себя:

— Я — Павло Василюк, вуйк рода Василюков.

— Слава! Слава! Слава! — прокричали унсы.

Никто из них не ждал в первый день месяца березня воочию увидать такое, о чем в будущие времена станут спивать думы седые дидуси-бандуристы.

— Слава роду Василюков! Смерть ворогам! Кричали все.

Лишь старый Тарас не подкрикивал родовичам.

Он думал. О Пахе.

По всему выходило: привалило счастье Оксанке!

Далеко пойдет сей парубок. Всем вышел: и смел, и силен, и умом не обижен. Правду молвить, много ли найдется среди хлопцев таких, что грамоте разумеют? Раз, два, ну три — и обчелся. А Паха, передают, не только читать горазд, а и писать самоучкой выучился. Целых шесть букв! И ныне, где ни побывает, одну из них обязательно напишет. Особенно хороша у Пахи буквица А. Выводит он ее совершенно свободно, почти не думая, хоть пером, хоть прутиком, а хотя бы и пальцем. День ото дня все чище и краше Пахина А, и надо полагать, правы те, кто прочит в грядущие годы Пахе, отныне Василюку, посаду генерального войскового письменника…