Подтверждением того, что они во всём придерживаются пути, однажды ставшего роковым для грабителя и наркомана Марадоны, были слова Удушьева, сказанные под сводами глубокой арки, соединявшей два проходных двора:

– Вот тут мы с ним отлили.

– Впоследствии надо будет установить здесь мемориальную доску, – съязвил Ваня, но его шуточка повисла в воздухе.

По прошествии ещё получаса, Удушьев проронил:

– На этом углу нас одна босявка газом опрыскала. Шустрая такая… Мы ещё и слова не успели сказать.

– Как видно, вы ей чем-то не глянулись, – посочувствовал Ваня. – Дамы нынче нервные пошли.

– Думаю, она Марадоны испугалась. Он рот вечно не закрывал, а зубы там все железные были, как у лучковой пилы…

Уже стало смеркаться, когда Ваня взмолился:

– Давай передохнём чуток. Этот марафон не по мне.

Филька Удушьев, не видевший особой разницы между марафоном и марафетом, понял его слова превратно и немедленно извлёк на свет божий пузырёк с пагубным зельем, воспетым некогда поэтами-декадентами, понимавшими толк в методах ухода от действительности.

Ваня, уяснивший, какую именно помощь ему предлагают, решительно отказался, сославшись на недолеченную гонорею. Тем не менее отдохнуть ему Удушьев не позволил.

– Скоро уже, – сказал он. – Сейчас придём. Вон за той будкой мы во второй раз отливали.

Это «сейчас» растянулось ещё на добрых двадцать минут. Совершенно не зная города, Удушьев отыскивал намеченную цель при помощи какого-то шестого чувства, словно почтовый голубь или возвращающаяся домой кошка.

Наконец они остановились перед длинным пятиэтажным зданием, построенным, судя по всему, где-то на закате «хрущёбомании», когда и кирпич стал получше, и раствор погуще, и стены «ложили» уже не лимитчики-неумёхи, а каменщики-профессионалы.

Указывая в сторону ближайшего подъезда, Удушьев сказал:

– Вот до этой лампочки мы тогда и дошли… А старик вон там остался, – последовал жест в сторону другого здания, отличавшегося от первого разве что количеством спутниковых антенн на крыше да номерами, намалёванными смолой ещё в те времена, когда водка стоила два восемьдесят семь.

– Давай подойдём поближе, – понапрасну напрягая зрение, сказал Ваня. – Ведь не день уже.

– Я и так всё вижу, – буркнул Удушьев. – А близко соваться мне не с руки. Не ровён час узнают. Старик жуковатый был. Так и ел нас глазами, словно по гроб жизни хотел запомнить.

– Сейчас его не видно?

– Нет.