— Доктор Роек, скажите, — где камни? Вы спрятали их? — Почти шепчу, боясь спугнуть нынешнее состояние умирающего. — Вы можете отдать их нам?

Еле слышный присвист, в нотах которого можно угадать слова:

— Камни…мои… Но я дам их вам, дам, если… если вы не будете меня больше бить…

Я озираюсь на того, кто ввёл Роека в состояние детства, — моё уважение к его дару тут же возросло. Но не хотелось бы мне оказаться в его руках…

Вновь подступаюсь к профессору:

— А где их можно взять, Франц? Я обещаю, что никто больше тебя не тронет. — За моей спиною воет ветер и скрипит колючий снег, — там переминаются с ноги на ногу бойцы. Доставшейся на их долю порция увиденного за сегодняшний вечер хватит им на половину оставшейся жизни. Мне кажется, в глубине души они осуждают мою жестокость. Но мне плевать. Я не буду ничего объяснять тем, ради чьего будущего мне придётся, возможно, убивать ещё не единожды. Тот, чьё будущее неизвестно, а прошлое представляет собою сгусток неясного тумана, не обязан отчитываться перед теми, кто наследует настоящее.

Слышно неспешное сопение, а потом Роек слабо произносит:

— Я съел камни. Проглотил. Боялся, что потеряю их, или что вы отнимете…

Только этого мне и не хватало! То-то Фогель обрадуется работёнке, когда я брошу к его ногам разбитый ливер друга! Я зло стукаю себя по колену и встаю.

— Погодите, он пытается говорить ещё что-то! — Бородатый смотрит на меня несколько виновато, словно это он, а не я повинен в том, что перед нами в утоптанном и залитом кровью сугробе сидит разделанный под орех человек. Мне стоило бы напомнить им, наверное, скольких из их товарищей он пришил буквально десять минут назад? Нет, не стоит. Всё это они вспомнят сами, когда начнут искать для себя повод оправдать мои действия.

Снова присаживаюсь и напрягаю слух:

— …Да, а ещё вы не знаете, а я вот знаю! Знаю интересный стишок про эти «камни». Хотите, расскажу?

Моего удивления хватит, чтобы от всего сердца наделить им всех негров Африки. Какие, к лешему, стишки?!

— Позвольте, уважаемый, — я перебиваю бородача и наклоняюсь к Роеку, чтобы взвалить его на плечо, — он, видимо, уже бредит, нам пора.

— Расскажи, расскажи, Франц…, мы слушаем, — торопливо соглашаясь с вопросом доктора, психолог проявляет инициативу. При этом он даже игнорирует меня. Наверное, этим он хотел просто хоть как-то поддержать страдающего и медленно угасающего человека, дав выход его словам и эмоциям, и отвлекая тем самым тело от боли, что вернётся, лишь выведи профессора из этого неестественного состояния. Чёрт их разберёт, этих жалостливых эскулапов, будь они хоть хирургами, хоть логопедами…