— И ты отправился к Агате?

— Естественно, она и живет там неподалеку. Можно сказать, рядом. Я попрощался с Вениамином Сигизмундовичем Феофилактовым, кстати, документы проверил — ни хрена он не Вениамин Сигизмундович, и ни в одном глазу не Феофилактов. Сказал — псевдоним. Прикинь. А вот Агата сказала уже гораздо больше, правда, матом, но в полуголом виде...

— Про елочку ты рассказывал.

— Ну, и зачем так выстригать?

— Художница, творческий человек.

— Творческий. У нее там баба была, точно. Спросила у Агаты, кто пришел. И заткнулась, когда услышала, что мент долбаный. Картин у нее не оказалось. Она рассказала, что после побоев Константин изменился, задумчивый стал и, что самое главное, рисовать стал по-другому... Манера изменилась. Они, между прочим, не говорят «рисуют» — «пишут», блин. А писатели тогда что делают? Если до травмы он был таким себе реалистом-натуралистом, то после — понесло его в сюрреализм. И сурово так понесло, талант открылся. Как сказала Агата — новая грань. Он за несколько месяцев с десяток картин сделал и почти сотню графических работ — зарисовок, набросков. Все это и выставлялось. Этот Феофилактов мне говорил, что не пропади Константин, быть бы ему живым классиком. Организовать выставку даже не за бугром — в Киеве, и пришла бы слава и деньги. Так вот устроена жизнь, — Богдан тяжело вздохнул. — Вот и я — мог бы чего-нибудь добиться, если бы мне дали нормально выспаться.

— Что дальше? Ты еще про групповуху не рассказал.

— Точно. Значит, у Агаты почти ничего из картин Каменецкого не осталось — отдала одному деляге от живописи, господину Малявину, для продажи. Косте-то уже не нужно. Оставила себе свой портрет его работы, из последних. Я глянул — ничего так. Манера, правда, забавная. Значит — площадь Дзержинского, то есть Свободы, по-нынешнему. Посреди ее — сама Агата в голом виде и в позе... Если бы в годы моей юности изображение голой женщины в такой позе попалось мне на глаза — быть беде и неуправляемой этой... эякуляции. Но весь прикол не в бабе и не в позе. На заднем плане — бронзовый Ленин с протянутой рукой и наш монументальный Госпром. Только и Ленин — не Ленин, а нечто такое человекоподобное, и Госпром с наворотами. Если лицом к нему стоять, то на башне, той, что слева, не телестудии, а другой, такой здоровенный шар, радужный такой, как мыльный пузырь, и переход, как эфирный мост будущего, от Госпрома к университету. Бред, конечно, но написано в такой реалистической манере, будто с натуры.

Влад прикрыл глаза — понятно. То ли художник поначалу сумел скрыть открывшееся умение видеть сквозь Пелену, то ли оно настигло его уже после выписки из больницы, но в картинах бедняга все продемонстрировал и выразил. И нарвался.