После сделанных перевязок и уколов, мне стало легче. И первое, что я сказала друзьям, было:

 - Шухлый ушёл. Насовсем.

 Старшой промолчал, а Кактус какое-то время растерянно моргал. Я не стала ждать вопросов, и вкратце пересказала наш с бандитом разговор. Умолчала только о его совете, данном мне напоследок.

 - Вот скотина...- тоскливо протянул Кактус, выслушав меня, - Я с самого начала знал, что он козёл. Но что до такой степени!

 Старшой не смотрел на нас, ничего не говорил. А Кактус, словно для того, чтобы разбить это молчание, продолжал распалять себя:

 - Это же надо - дождаться пока мы уйдём, бросить раненую девушку, забрать боеприпас! Теперь я понимаю долговцев - таких уродов только вешать, они даже пули не заслуживают. Сволочи - сволочная смерть! Ну, ничего, он своё ещё найдёт - ему одному ни за что не дойти даже до Рыжего леса. Скоро сдохнет, если уже не сдох.

 Кактус говорил что-то ещё, меряя нервными шагами тесное пространство комнаты, но я его не слушала. Я смотрела на нашего старшого. И чем дольше смотрела, тем отчётливее понимала - не соврал мне Шухлый. Ни в чём не соврал.

 Лицо Колотуна было на первый взгляд таким же, как всегда, спокойным и слегка отрешённым. Только пристально вглядываясь в него, как это делала я сейчас, можно было заметить печать обречённости. Чуть-чуть, в потускневших глазах, в углубившихся морщинах на лбу, в опущенных уголках губ... Старшой, как и Шухлый уже знал, что нам не суждено уйти из Припяти.

 Я разлепила спекшиеся губы, втянула стерильный воздух мёртвого города, чтобы выдохнуть его одной фразой, почти потерявшей смысл от бесконечного повторения в сотнях фильмов и книг - "Бросьте меня". Хотела и не смогла. Слишком свежи были в памяти часы, проведённые здесь в одиночестве и горячке.

 От собственного слабоволия и бессилия на глаза навернулись слёзы. Я натянула куртку на голову и принялась утешаться тем, что несколько часов ничего не решают. «Завтра, - твердила про себя, - Завтра я скажу, и они уйдут, у них ещё останется еда и вода, они сильные, они доберутся...»

 А уже вечером, когда за окном сгустились сиреневые сумерки, ко мне пришло понимание, одновременно несущее с собой облегчение и горечь. Никто не оставит меня медленно умирать от жажды и болезни в пустой квартире. Зачем? Один выстрел - и я избавлена от этой мучительной участи, а у моих друзей развязаны руки. Это будет милосерднее по отношению ко мне, и облегчит Колотуну и Кактусу обратный путь.

 И с этой мыслью я провалилась в глубокий, как омут сон, для того, чтобы проснуться ночью под беззвёздным небом призрачного мира.