— Это было как сон. Все было зеленым — и голубое небо, — в голосе девочки появилась знакомые Жанне нотки — как чуть раньше, когда она рассказывала про траву до горизонта и цветы повсюду. — Мама и папа сидели под деревом, смеялись. А я была с братом. Только он был уже старше. Он сплел мне венок и надел мне на голову. А потом мы вместе бежали по лугу, по траве, а мама с папой махали нам. Мы бежали все дальше и дальше. Просто бежали. И вокруг были цветы. А над ними были бабочки. Большие и красивые.

— И ты не чувствовала себя одинокой, — Жанна не спрашивала, но Серафима кивнула. — Что было потом?

— Не помню, — грусть уходила из голоса девочки. — Я стояла на краю тумана — и смотрела на башню. А тэш… тэш’ша, — Сеф запнулась, но упрямо — чуть ли не по буквам — выговорила слово, — смотрел на меня. Я немного испугалась сначала, но поняла, что на меня не сердятся. Он спросил: зачем я здесь? Я сказала, что не хотела заходить… просто так случилось. Тогда он улыбнулся… правда, на самом деле он не улыбался, — Серафима опять наморщилась, передать словами то, что сама плохо понимала. — Он сказал, что никто не приходит сюда просто так. Он сказал, что туман дает ответ, но самое главное — понять вопрос. И открыл в тумане дорогу обратно. И сказал, что я могу вернуться… ну, то есть, прийти в пещеру снова, только если пойму свой вопрос. А мама дома мне сказала…

— А мама сказала, что тебе не надо было ходить туда вообще, — высокий резкий голос, донесшийся из-за спины Жанны, остановил девочку на полуслове. Жанна, чертыхнувшись про себя, развернулась на месте, автоматически опуская руку на рукоять — уже заряженного — «Шершня» и увидела в паре метров своего напарника, рядом с которым стояла незнакомая женщина в практичном, поношенном светло-сером костюме, поверх которого — как и все здесь — носила мышиного цвета накидку с откинутым назад капюшоном. — И сегодня не надо было.

Серафима, в свою очередь обернувшись, ойкнула — и отступила назад, за спину Жанны. Ее мать — а в этом, глядя на ее, пускай отмеченное морщинами прожитых годов на Порубежье, лицо, не оставалось сомнений, — покачала головой и вздохнула.

— Вы произвели впечатление на мою дочь, — она сухо заметила, протягивая руку Жанне. Рукопожатие у матери Серафимы оказалось крепким и уверенным, а взгляд, которым она смерила с ног до головы пилота «Гетмана Хмельницкого», — одновременно цепким и оценивающим, не упускающим ни единой детали. — Анна Джешко, мать этой сорвиголовы, как вы поняли.

Серафима сердито засопела, но гордо промолчала.