— Беги домой, Серафима, — сказала ей Анна. — Я скоро приду.

Девочка снова кивнула, посмотрела по очереди на Жанну и Шонта — и сперва быстро пошла, а затем и побежала в сторону заслонившей небо горы. Трое людей молча смотрели ей вслед, пока крохотная фигурка не скрылась среди вырастающих из потрескавшейся сухой земли бурых скал.

— Значит — СБК? — нарушила тишину Анна.

— Вероятно, — Шонт отряхнул пыль с ткани сьютера. — Хоть и не решено. Когда вернемся — командор приложит все силы, чтобы оставить все по-прежнему. Но вам стоит быть готовыми, что у нас не получится.

Анна сухо ответила:

— Мы будем готовы. Эти стервятники — не лучшая новость, но мы справимся, — она оглянулась, окидывая взглядом бесплодную равнину. — Мы привыкли справляться.

— Вы можете вернуться… — осторожно начала Жанна, но осеклась, увидев гримасу на лице Анны.

— Вернуться? Куда? — горечь и раздражение сплелись в голосе матери Серафимы. — Там был дом — когда-то… Кто хотел — вернулся, едва появилась возможность. А остальные… Что там их ждет? Трибунал, может, как меня? Или им, как всем с Фурсана всю жизнь слышать «подстилка кошачья»?

Жанна открыла рот — и не нашла, что сказать. Шонт молчал.

Анна покачала головой, с кривой усмешкой наблюдая за пилотами.

— Я ведь давно привыкла к причудам дочери — сама такая. Меня еще в Академии прозвали «бабой со стальными яйцами». Потом — «неугомонная стерва». Потом — еще как-то… уже и не припомню. Спихивали с рук на руки — нигде не могла с начальством ужиться. Была бы паинькой, лизала б задницы штабным крысам — может, получила на звездочку больше… или даже на пару. В итоге — перед самой войной налепили мне погоны старлея и выпихнули сюда — руководить аванпостом, — Жанна удивленно вздохнула, покосилась на Шонта — и по его лицу поняла, что для напарника это — не новость. — В саму глушь законопатили — дальше некуда.

— А потом там, вверху, зажглись и погасли две новые звезды, когда раздолбали ворота. И мы остались одни. О нас все забыли. Нас бросили здесь умирать! — с нажимом сказала она.

Жанна облизнула пересохшие губы, удивляясь, что Джон ничего не возражает — видно, похожую беседу он уже вел в прошлом.

— Мы не знали. Не осталось сил… ничего не осталось, чтобы помочь вам. Мы…

— Отступали! Бежали! Давали сдачи! — словно вколачивая гвозди, процедила Анна. — Но у вас хоть была надежда. Что было у нас?

Девушка ничего не ответила на это — повторять «мы не знали» явно было плохой идеей.

— Забавно… Раз в жизни «баба со стальными яйцами» оказалась там, где больше всего была нужна. Знаете, на что тут все было похоже в первые дни после? Не знаете — я скажу: на психушку с психами в роли санитаров. Их всех мне пришлось взять за глотку. Всех. До последнего нытика. А кому-то пришлось эту глотку вырвать — чтобы спасти других. А из остальных выбить все дерьмо. Заставить пахать. Грызть землю по двадцать часов в сутки. Не терять надежды. Верить. Мы два года ждали. Два года надеялись. Два года верили. А потом — в один прекрасный день — перестали верить. И начали завидовать тем, кто умер за эти два года. Потому что они умерли с надеждой. Потому что они умерли, веря в вас.