Здесь они не сходились. Сергей не мог смотреть вперед, его взгляд был устремлен несколько в сторону. Он понимал, что есть вещи, на которые просто нельзя смотреть — иначе его сознание, рожденное в пространстве с иной геометрией, не выдержит. Перед ним была как бы серая пустота, слепое пятно, из которого падали тени и свет, но пустота твердая, отталкивающая, отводящая глаза. Иногда, на ничтожное, бесконечно краткое мгновение она исчезала, открывая непереносимую реальность мира — мира, где параллельные прямые никогда не сходятся на потеху трусливому сознанию. Какой-то миг Сергей парил в этой бесконечности, понимая её, и это понимание было удивительно прекрасно. Но его память не могла вместить его и оно ускользало, оставляя лишь дразнящую тень — даже не воспоминание, а тень воспоминания, какую оставляют сны, забытые при пробуждении.

Он не знал, сколько длился этот невероятный сон. Это было мгновение, или вечность, или вечность, сплетенная из мгновений — кто знает? Он чувствовал, что падает, чувствовал мчавшегося за ним Ньярлата, но уже не боялся, что тот настигнет его — здесь, в этом пространстве, не было такого понятия, как погоня или обгон — только движение. Они словно оказались вморожены в бесконечно длинную цилиндрическую глыбу льда, стремительно скользящую по ярко освещенному туннелю — точнее Сергей не мог передать это ощущение, не его собственное, а ощущение машины, которую он оседлал. Он ощущал и её, но теперь как-то смутно — отношения их сознаний перешли на новый уровень. Он был только глазом, выбирающим путь, но зрение стало лишь одним из множества его чувств. Самое странное из них — он, словно вмороженный в мчащуюся глыбу льда, в пустоту, затвердевшую, словно кристалл, ощущал второй такой же поток, текущий навстречу — они неощутимо пронизывали друг друга и то, что они несли, никогда не могло столкнуться. Две этих пространственных реки в то же время непостижимым образом были одной, текущей вне обычных измерений.

Сергей не знал, почему тела, летящие в разных направлениях здесь, в этом Туннеле, не могут сталкиваться, оставаясь друг для друга лишь тенями. Это было понятно машине и его живое сознание находило такое явление совершенно естественным, более того, ему казалось странным, что может быть иначе, но вот почему так — он не знал и не старался понять. Он просто мчался, час за часом, падал, не чувствуя тела, пока не увидел впереди нечто удивительное — Ворота внутри Ворот, ослепительную воронку огня, смерч, сжимавшийся до нулевой толщины. Машинная половина его сознания знала, что они достигли Предела, границы между Вселенными, разделенными Листом — более чем твердой и вещественной преградой, но состоящей не из материи. То было нечто иное — кванты всех взаимодействий непрерывно сливались в единую суперсилу и распадались вновь, порождая самих себя, сжатые давлением пространств, которые они разделяли, в пленку, почти не имеющую толщины, но чудовищно плотную — нигде, ни в каком мироздании, не могло существовать ничего более плотного и прочного. Сергей не мог сказать, что хотя бы отчасти понял природу этой преграды. Ему казалось, что никакая сила не может преодолеть её и тут он не ошибся — проход, отверстие, не имел толщины, точнее, она была меньше той, где понятие размера теряет смысл. Он не существовал в любой отдельно взятый миг, но, тем не менее, действовал — это был туннельный переход, непредставимым способом переведенный из квантового мира в мир астрономический.