Он полез вилкой во вторую консервную банку.
Тушки зашевелились.
Ивонна хотела сказать, что она и рада была бы не забивать себе голову, но приходится, если — являются, и живут, если прячутся, как грабители, и ставят семью под удар и, к тому же, чуть что, — трясут перед лицом пистолетом, но едва она успела произнести первую ядовитую фразу, как зазвонил телефон.
И консервная банка задребезжала по полу.
Потому что Франц резко прыгнул — как будто его ударило током.
Вид у него опять стал безумный.
Впрочем, он тут же опомнился и зрачком уже выхваченного из–за пояса пистолета, зашипев, показал побледневшей Ивонне — что, мол, подойди.
Ивонна, точно во сне, подняла пластмассовую теплую трубку.
Судя по реакции Франца, она готова была услышать что–то ужасное, что–то этакое, требующее немедленных действий, но отчетливый женский голос довольно–таки спокойно попросил господина де Мэя и добавил, по–видимому, не забывая о вежливости:
— Передайте ему, что это говорит Птица.
— Птица? — не поняла Ивонна.
— Птица, Птица! У меня имя такое. Запомнили?
Интонации показались ей смутно знакомыми, но она не успела сообразить, кому они могут принадлежать: Франц уже нетерпеливо рвал трубку из рук и уже заколачивал в телефонную линию краткие энергичные фразы:
— Да! Конечно! Готово? Тогда лучше — в следующее воскресенье!.. Все отлично, ты — молодец, не переживай раньше времени!.. Я попробую, тут все решает нахальство… Нет–нетнет, мы немедленно перейдем на эту квартиру!..
Горло его внезапно осипло, он без всякого перехода, не попрощавшись, бросил телефонную трубку, и, как будто мальчишка, неожиданно получивший желаемое, обратил на Ивонну сияющие влагой глаза:
— Слушай, извини, ради бога, ты не можешь мне дать немного денег?..
— Сколько? — обреченно спросила Ивонна.
— Ну, не знаю — две или три десятки…
Он дрожал, наверное, от сдерживаемого волнения, его длинные пальцы бесцельно щипали рубашку на животе, а мешки под глазами подергивались, точно он собирался мигать, но в последнее мгновение передумывал.
И бесцветный язык непрерывно облизывал губы.