— А расфе до Славного прошлого что–нипудь пыло? — спросил Старый Томас. — Это шутка? Та? Ты хочешь улучшить мне настроение?..

Он вполне добродушно посмеялся: Хе–хе… — а затем посерьезнел и отодвинул от себя плоскую вазу с сухариками.

Брови его сомкнулись.

— Я хочу сделать тепе делофой предлошений, — сказал он. — У меня есть два сына, один — турак, он записался к этим, к квардейцам, которые нас расстрелифали. Всял винтовку и теперь полакает, что мошно не слушать ротителей. А другой тоше — турак. Он вчера заявил, что путет устраиваться ф Департамент. Глюпый юноша! Разфе чиновник телает какая–нипудь рапота? Чиновник пишет бумага. А рапота путет стоять. Так?.. Послушай, что я тепе предлагаю. Ты берешь сепе мастерскую, полный хозяин, и путешь моим заместителем ф фирма. А потом, когта бог решит, что Старый Томас уже достаточно пожил ф этом мире, то ты получишь все мое дело. А тураки пусть путут у тепя младшими компаньонами… Что ты скажешь? По–моему, это очень выкотный предлошений…

Старый Томас подался вперед, и вишневая трубка его утонула в ладони. Лишь вилась, изгибаясь меж пальцев, струйка синего дыма.

И точно также застыла вдруг фрау Марта, держа на весу серебряную сухарницу.

Марочник степенно кивнул.

— Спасибо, герр Томас, — негромко сказал он. — Вы всегда относились ко мне с добротой и с любовью. Это очень неожиданное предложение. Согласитесь. Вы позволите мне немного подумать?

Он был расстроган.

Старый Томас кивнул.

— Разумеется, мой мальчик, подумай. Ты — взволнован, это для тепя так естественно. Мошешь сеготня не рапотать. Я разрешаю…

— А заказы?

— Сакасы я расфесу после опета, не беспокойся…

Это было удивительно кстати.

И, проводив Старого Томаса до дверей, попрощавшись с ним на сегодня и обещав еще раз все хорошенько обдумать, он не стал открывать мастерскую, как ранее предполагалось, а вместо этого быстро, но не торопясь, собрал свои вещи, которые уложились в довольно компактный узел, обвязал их бечевкой, мельком сообразил, что узел этот надо засунуть в щель за полуразрушенным гаражом, есть там одна симпатичная щель, если задвинуть досками, то никому и в голову не придет, что здесь что–то спрятано, — выключил в чуланчике свет, постоял посередине затемненного помещения, как бы запоминая, а затем, вдруг очнувшись, повесил со стороны черного хода замок и, нырнув в ослепляющее летнее марево, смешанное с запахом тополей, прошагав по асфальтовым улицам, которые были полны небывалого света, оказался в том хорошо знакомом районе, где река, пересекавшая город, разделялась на два одинаковых русла, и гранитный мысок между ними царил над водой наподобие бастиона.