— Что ты такое мелешь, старый дурень?! — закричала на него моя здешняя мать.

А он в ответ:

— Я не старый! А вот зато если я и вправду дурень, так это даже хорошо, потому что разве умным сладко? Вот наш Яська умный. И мне его жаль. И ведь тебе тоже жаль, нестарая ты дура!

Мать ничего ему на это не ответила, а только утерла глаза и пригласила нас ужинать.

На ужин были грибы — настоящие, съедобные, которые собрали мои младшие деревенские сестры. Я их до сих пор очень люблю, этих сестер. А когда я совсем вырасту, я их обеих замуж очень хорошо пристрою. И старшую тоже.

Но это было уже после, еще через немало лет. А тогда была глухая ночь, я лежал среди своих на лежанке. Они все крепко спали, а я не спал. Я же им ничего не сказал ни про фонтан, ни про жареные мухоморы и поганки с солью. А это же смерть! Из мухоморов можно делать только хмельную настойку для леших, но я же не леший. А поганок я и вообще у нас в лесном доме ни разу не видел. Как, я тогда думал, быть? И поэтому не спал.

И, оказывается, я в ту ночь из-за тех поганок не спал не один. Потому что только утро развиднелось, приходит к нам гайдук и говорит, чтобы я («мальчик Ясь») срочно бежал в панский палац до ясновельможной пани Крыси. До Долбежки, вот как! С самого утра! Мать сразу заплакала. А отец грозно сказал, чтобы молчали, еще даже ударил кулаком по столу, а после спросил у гайдука, в чем это тут дело.

— Может, даже в чем-нибудь хорошем! — загадочно сказал гайдук.

— Ага! — сказал отец. — Значит, может, он еще и вернется! — а после сказал мне, чтобы я шел за гайдуком и ничего не боялся.

И я пошел. И привел меня гайдук прямо в панский палац. А после даже повернул на их жилую половину. Там к нам вышла панна Мальвина, пани Крыси главная приживалка, посмотрела на меня, а после посмотрела на гайдука и сказала, чтобы он шел вон. Гайдук ушел. А я остался. Панна Мальвина опять посмотрела на меня, теперь уже очень внимательно, и сразу стала сердитая, крепко схватила меня за руку и быстро повела неизвестно куда. То есть вначале было неизвестно, а после совершенно ясно — на заднее крыльцо, где она заставила меня мыть руки, и лицо, и даже уши и шею. А после даже ноги! Я очень сильно испугался, потому что подумал, что меня хотят продать. Я даже об этом спросил. На что панна Мальвина грозно ответила, что меня никто и даром не возьмет, больно я кому нужен, после чего опять схватила меня и опять потащила куда-то. Этим куда-то в этот раз оказалось к пани Крысе.

Пани Крыся была из себя вот какая: худая и высокая. А еще она любила раскачиваться в кресле-качалке. А если она просто в нем сидела и не раскачивалась, значит, она очень злая. Или о чем-нибудь думает. Так было и тогда, когда я к ней вошел, — она тогда думала. И смотрела прямо на меня! Очень страшными глазами, между прочим. Как будто я у нее что-нибудь украл. Я испугался и опять, как и вчера у фонтана, сделал с головы вот так, будто снимаю шапку. Пани Крыся очень удивилась и стала смотреть на меня уже совсем по другому — как на какого-нибудь дурня. Я тогда ей поклонился, чтобы только не смотреть в глаза. А она сказала очень добрым голосом: