А потом, на третий день, к нашим панам приехали гости, очень много, между прочим, и меня опять позвали к ним в палац. Зачем, нетрудно догадаться. А день тогда уже шел к вечеру, даже уже начинало темнеть. Господа паны сидели за столом уже достаточно долго, поэтому все они были крепко выпившие, говорили все разом и громко. И когда меня туда ввели, это еще тоже продолжалось. И даже когда наш средний, а на самом деле главный пан, пан Крепкий Пень поднялся и стал про меня говорить, они еще не сразу успокоились. А когда уже и успокоились, то тоже еще не сразу взяли в толк, о чем это он им говорит. Пан Сабантуевский, наш самый ближайший сосед, так тогда прямо и сказал:

— Чего это ты, Лех, заладил! Ну и грибы! Ну и что?!

А Лех, то есть наш пан, это у него такое имя, а Лех Войцехович ему:

— Так ведь это мухоморы, Юрек! И поганки! А он, — и тут наш пан указал на меня, — а он их сейчас съест, прямо при нас, и даже не икнет!

— Ну! — сказал Сабантуевский. — А дальше?

— Так ведь поганки, Юрек! — гневно повторил наш пан. — Ядовитое блюдо! Понятно? — и тут же повернулся, приказал: — А ну их сюда!

И их, то есть грибы, мухоморы с поганками, внесли. И поднесли ко мне. На серебряной тарелке, между прочим. Паны молчат и ждут, что будет дальше. И их жены, пани, тоже молча смотрят. И наша пани Крыся с ними. Но только она одна спокойная и даже как бы равнодушная. Она же уже видела, как я это запросто ем. А чтобы пронять остальных, наш повар — это ему пан так кивнул — повар выставил тарелку на вытянутых руках и пронес ее вдоль стола, чтобы все это как следует увидели. И опять поднес ко мне. А я стою и жду. Тихо стало, торжественно. Тогда наш пан громко откашлялся, это чтобы все опять на него посмотрели, и очень важным голосом сказал:

— Вот, панове, глядите, это мальчик Ясь. Он сейчас прямо на ваших глазах все это съест…

— И я! И я! — вдруг очень громко сказал один пан, который сидел с самого краю. Тут он даже вскочил и опять: — И я! И я!

Это он был очень пьяный. Все засмеялись. А те, которые сидели рядом с ним, тоже вскочили и стали его обратно усаживать. Наш пан сказал:

— Не сомневаюсь, пан Тарас, съедите. А потом что с вами будет? А вот с ним ничего. Вот, смотрите!

Тут он опять повернулся ко мне и еще даже пальцем на меня показал. Повар сразу сунул мне тарелку, поваренок ложку, и я уже было зачерпнул…

Как вдруг все пани, кроме нашей пани Крыси, вдруг как завизжат! И как поднимут еще всякий другой шум! И еще как они стали просить, чтобы пан Лех, то есть наш хозяин, остановил эту, как они выразились, гадость. Наш пан на это очень, конечно, рассердился, но все-таки махнул рукой, и у меня отобрали тарелку. И вот я стою, уже один, без ничего, перед их полным столом. Там у них тогда этих панов просто кишело, может, их там было двадцать или даже тридцать, у меня просто глаза разбегались, да я тогда и считать до стольких не умел. И вообще я тогда был очень сильно растерян. Это же, не забывайте, все было в их самом богатом покое — в гостиной, а там чего только не было, блестело и сверкало все кругом, и золотилось, и паркетилось, а я кто такой? Я дикий человек из леса. И еще даже босой. А они на меня смотрят с большим любопытством. После одна пани осторожно спрашивает: