– Ты нынче ведешь? – глухо спросил Василич.

– Меня Григорием Егорычем звать, – задрал подбородок бесстыдник-Гришуня. – Вот и зови меня, Василич, по всей форме. А то сам знаешь.

Старик ссутулился от этих слов, потемнел лицом. Волна гнева заставила Жаркова сделать шаг вперед, но дояр удержал его за руку.

– Позволь, Григорий Егорович, Варю мою мне на минутку из отряда забрать? – низко склонив голову, еле слышно проговорил он.

– Пошто тебе? – продолжил Гришуня.

– Не зелен ли ты так со старшими разговаривать? – вмешался было Алексей, но Василич цыкнул на него так зло, что зоотехник умолк.

– Да я… – Старик недоговорил, просто вынул из кармана гребешок и красную ленту.

– Так ей теперь твои ленты без надобности, – с каким-то непонятным удовольствием проговорил Гришуня. – Ладно, бери свою Варю.

Парень исчез в сарае, и стало слышно, как он считает по головам работников. А старый Василич потянул за руку мертвую красавицу. Она не шелохнулась. Тогда дояр подошел к ней сам, бережно, насколько позволяли большие неловкие руки, расплел косу, провел дрожащим в пальцах гребнем по русым волосам девушки, погладил склоненную голову. Потом, не торопясь, переплел косу, переменив синюю ленту на алую.

– Отойди, Василич, заговоренкой окачу! – крикнул Гришуня. Пересчитав работников, он уже приготовил ведра с водой. И, едва Василич отошел, выхлестнул воду на головы работников. Смрадный дух, что стоял в сарае и около, немного развеялся. И от воды кожа мертвецов слово засияла.

Гришуня довольно ухмыльнулся. А старик подошел к своей Варе и бережно промокнул ей лицо и руки платком, который нашелся в том же кармане, что и гребешок.

– Добрый вечер, товарищи, – проговорил за спиной Жаркова знакомый голос. Председатель протянул руку зоотехнику, махнул Гришуне и направился к дояру. Метелки травы хлестали председателя по голенищам, осыпая пыльцой. Жарков заметил, что синее пятно на руке Саввы Кондратьевича словно выросло, выползло из рукава на ладонь, затекло тонкой струйкой между указательным и средним пальцами. Председатель положил эту страшную руку на плечо старику. Тот вздрогнул, выныривая из своих невеселых мыслей.

– Шел бы домой, Василич, – вполголоса проговорил он, досадливо качая головой. – Ну не дело это. У всех родня в работниках. Ты что мне дисциплину нарушаешь в колхозе? Этак все начнут к работникам ходить.

Дояр оглянулся, бросил на председателя горящий страшной яростью взгляд, но тотчас опустил глаза и, ссутулившись, побрел прочь от сарая.

– А ты куда смотришь, молокосос? Не хватило тебе того, что уже натворил! – напустился было председатель на Гришуню.