– Ничего я не делал, дядя Савва, сто раз тебе повторял! – отозвался паренек. – А Варька дура, сама…

Он недоговорил. Оба оглянулись на зоотехника и замолчали. Гришуня подошел к сараю, затолкал внутрь стоящую столбом мертвую Варю, запер двери, фыркнул и пошел восвояси.

Председатель обернулся к Жаркову.

– Ну, вот и увидел работников, – проговорил он серьезно. – Вот она, особинка знаменская. Ты, товарищ зоотехник, знать хотел. Теперь знаешь. Да, работают у нас мертвяки, хорошо работают. По 100 трудодней закрываем, как на механизатора крепкого. Ни еды, ни питья работнику не надо, а советской власти лишние руки, хоть и неживые. И живым легче. Деревня у нас богатая, пол-Союза не отказалось бы так пожить.

– Так что ж не живут? – спросил Жарков. – Или делиться не хочется?

Председатель сжал челюсти. Видно, тон собеседника сильно задел его. Но Савва Кондратьич решил не горячиться.

– Вижу, что ты обижен на меня, Алексей Степанович, что я тебе сразу все не выложил как есть. Но тут дело тонкое. Теперь вот сам все увидел. Можно и поговорить. С документами, без вензелей. Делиться-то мы бы и рады. Мои предки шесть веков в этих местах живут. И раньше мертвяков Семышевы, Малышевы и Ковровы поднимали. По сельской надобности приходилось иногда. А потом, как голод пришел, люди мерли, решили мы на совете правления, что надо… работников поднимать. Работать некому было. У нас в правлении из всех трех родов люди. Вот и начали. Полегче стало. А теперь уж и повелось. Хотели опыт другим колхозам передавать, так не выходит ничего. Только эта земля нас слушает. И плату свою берет.

Савва Кондратьевич поднес к самому лицу Алексея свою чернеющую руку.

– За каждого поднятого работника я и родня моя своей кровью платим. Как дойдет зараза эта до сердца – будет кто-то другой с землей договариваться. Вот хоть Гришуня, племянник он мне. Тоже может. Только пока не трогаем его, работников гоняет, а поднимать мать не дает. Пусть уж сначала семьей обзаведется, род продолжит.

Председатель стоял перед Жарковым почти виновато, мял в руках пыльный картуз. Словно оправдывался.

– Разыгрываешь ты меня, Савва Кондратьич, – отмахнулся Алексей. Хоть и работников видел своими глазами, близко, как никогда, не отваживался глядеть на других мертвецов, хоть и стояла перед глазами темная гниль на руке председателя, а все цеплялся разум за соломинку, не желал верить. – Не может того быть, бесовщина какая-то. Ты же советский человек, атеист, председатель, а городишь… чушь несусветную. Не хочешь мне говорить, какие эксперименты нынче в Знаменском идут, не говори. Но и не путай. Скажи, мол, не твоего ума дело, товарищ зоотехник. Твое дело коровы, лошади, свиньи, козы… куры, наконец. А работников не трогай. Я пойму и вопросов задавать не буду. Но бабкины сказки мне рассказывать не надо. Чай не два-по-третьему.