– Нет, Алексей Степаныч, – отрезал он строго. – Марковну в работники поднимем в полдень. Раз уж просила ее прибрать – выпишу наряд Анфисе и Катьке, пусть на работу утром не идут, переоденут покойницу и сделают все, как хотела. А к полудню я ее подниму, медлить тут нельзя. Чем дольше лежит, тем труднее возвращается, да и работают лежалые хуже. Свежим все втолкуешь, а эти стоят, качаются, повторяй им задачу по сорок раз. Так что извини. Порядок есть порядок.

Алексей попробовал возразить, но Савва Кондратьевич отвернулся, вынул из ящика стола папку, завязанную лохматой тесьмой, и углубился в расчеты. Отвлекся лишь на секунду – подписать плакальщицам наряд на «ритуальные действия».

Жарков вышел. Но, вместо того чтобы пойти и отнести наряд подругам бабы Дуни, он отправился домой. Дом уже опустел. Все разбрелись по работам, но Алексей заметил следы присутствия соседей. Посуда, оставшаяся после завтрака на столе, была унесена в кухню, все прибрано. Зеркало на дверце шкафа загородили черной тряпкой. Из-за этого шкаф не закрывался плотно, и в приоткрытую дверь Алексей увидел изрядно поредевшие остатки гардероба Евдокии Марковны. Видно, побоялись бабы, что, пока суть да дело, все, что получше, растащат соседки. Вот и взяли сразу, на что глаз упал.

Алексей зачем-то выдвинул ящики комода и отметил про себя, что и постельного белья, и полотенец убавилось знатно.

Евдокия Марковна лежала на кровати со сложенными под грудью руками. Словно спала. Только пара мух бродила по ее лбу, на котором слева остался отпечаток ножки кровати, о которую она ударилась, падая. Одна муха запуталась в волосах и рассерженно зажужжала. Жарков согнал нахалку, невольно притронувшись к холодному неживому лбу покойницы. Она лежала печальная и покорная судьбе, только где-то в складках губ почудилась ему серенькая тень разочарования.

Зоотехник вышел в сени, принес большую мешковину и топор. Снял пиджак, повесил в шкаф, чтобы не испортить. Закатал рукава рубашки и край штанов. Выставил за дверь сапоги. И принялся за дело.

Сложить то, что получилось, в мешок было нетрудно. Тело Евдокии Марковны, безрукое и безногое, лежало на кровати, завернутое в простыню, как большеголовый младенец. Может, и под силу председателю или кому-то из правления было призвать обратно свинарку бабу Дуню, но то, что от нее осталось, едва ли годилось в работницы.

Отрубленное Алексей свалил в мешок и вынес в сени. Вернулся в избу, наскоро протер полы, убрал пропитанную кровью ветошь. А потом отправился с мешком на ферму.

Свиньи, казалось, ждали его. В их мутных черных глазках на мгновение зажегся крошечный огонек узнавания. Но потом в кормушку высыпалось содержимое мешка. И неторопливые розовые дирижабли двинулись к еде, позабыв о госте.