Невдалеке визжали и рвались к старшим поросята. Жарков подошел к загону с молодняком, вынул изрядно потяжелевшего Чуберлена и, не глядя на недавнего соседа, отнес в другой конец свинарника, где не было слышно оживленного похрюкивания жрущих свиней.

Поросенок обиженно взвизгнул. Алексей перегнулся через загородку и потрепал Чуберлена по щетинистой спине.

– И ты станешь большой свиньей, – утешил недовольно ворчащего свиненка зоотехник. – Успеется.

Солома с края загона прилипла к рубашке на животе и груди. Жарков стал отряхиваться. Сперва неторопливо, небрежно, а потом все скорее и ожесточеннее, словно боясь, что грязь проест ткань рубашки и вцепится в кожу. Выскочил на улицу, плеснул в лицо водой из поилки, утерся рукавом.

Полегчало. Стрекот кузнечиков и журчание каких-то мелких птах, невидимых в синеве и ветвях, почти заглушило жадные звуки свиной трапезы. Алексей почувствовал, что ноги едва держат его, обвел взглядом двор, выбирая, куда присесть, чтобы перевести дыхание и унять расходившиеся нервы.

– Что ж ты наделал, Алексей Степаныч? – раздался справа от него властный, строгий, царский голос Саввы Кондратьевич. – И зачем? Ведь все равно ей.

– Она не хотела в работники, – ответил Алексей и не нашел в собственном голосе ни единой ноты раскаяния. Не услышал ее и председатель. Он двинулся ближе. Поодаль стояли те, кто пришел посмотреть, как поднимают работницу, но нашел в пустом доме лишь коротенькое изуродованное тельце старой свинарки и кучу перепачканных кровью тряпок под крыльцом. Председатель, видно, шел по своим делам – вел мертвецов в поле. Позади зевак и возмущенных колхозников стояли ровными колоннами работники. К их бессмысленным покрытым язвами и трупными пятнами лицам липли навязчивые мухи. Замерли в серых руках мотыги и косы.

– Она не хотела к ним. – Жарков указал рукой на неподвижные ряды работников. – Ведь можно и не поднимать. Раз просила. Разве мало она при жизни для блага колхоза поработала?

– Мало или много – не тебе судить, товарищ зоотехник, – холодно отозвался Савва Кондратьевич. – На каждого здесь еще заживо трудодни выписаны. Вот ты сейчас колхоз на сто трудодней наказал. И что прикажешь мне с тобой делать?

Председатель сделал еще шаг вперед. И все колхозники, мужики, бабы, девки, шагнули следом, словно зачарованные ледяным властным голосом Саввы.

– Может, сдать тебя как вредителя, как врага народа, а, товарищ зоотехник? – Еще шаг.

– Или сам отработаешь за бабу Дуню ее смертные трудодни? – В глазах председателя блеснул нехороший злой огонек. Толпа колхозников придвинулась еще ближе. И Алексей невольно отступил, натолкнулся спиной на загородку. Торопливо вытащил жердину. Жердина была крепкая, толстая, раскалившаяся на солнцепеке, так что казалось, будто само дерево пышет жаром, стараясь сдержать янтарные смоляные слезы.