– А время можешь сказать? – спросил я.

– Ну… – протянул Кадык… – я только потом глянул – четыре было примерно…

– На последний вагон точно не лазил?

– Зачем! – Он выпучил глаза. – Я от таких джипегов здорово очканул – и назад, в трансформатор… Дык я что толкую-то… – Он как-то сник, опустив плечи. – Замочить меня могут, боюсь…

Я вспомнил Дронову, которая тоже опасалась за свою жизнь.

– Не переживай, Кадык, – сказал я, усмехнувшись. – Там, в турели, сидела наша туристка, которая сама тебя до смерти перепугалась, а убийца тебя не видел, разве что догадался, да и то – вряд ли…

В дверь деликатно постучали.

– Да! – громко сказал я.

Дверь отъехала вбок, и на пороге появился Хмурый, рыжий и доктор, который осматривал труп.

Рядом топтался неопределенного возраста мужчина с розовыми веками и лихорадочным блеском желтых глаз. Волосы на голове его напоминали картину неизвестного художника «Взрыв на макаронной фабрике».

– Ну что? – с порога гаркнул Хмурый. – Признался наш сирота? Он тут шухер устроил?

– Все нормально, – сказал я, – пока помогает человек.

– Да! – крикнул Кадык. – Ворье не мочит!

– Тихо ты! – хлюпнул носом рыжий.

– Пошептаться бы, Странный, – сказал Хмурый на полтона ниже.

– Пошли…

– Значится, так, – сказал Хмурый, когда мы уселись в купе покойных (именно «покойных», так как я уже отчетливо понимал, что бригадир поезда Джеймс убит, и даже свидетель этого есть), – Серый, – он кивнул на доктора, – со жмурами мало дела имел, но мужик он башковитый оказался…

Серый благодарно кивнул:

– Я просто подумал, узнав про газовую гранату…