— Узнаю, всё равно узнаю… КТО?! Убью!

Ни один из семерых виноват не был — лишь сам цергард Сварна. Поплатился за лень свою и неуёмное обжорство, особенно предосудительное в голодное военное время. Вот и паёк командный урезали вдвое — а не помогло, поздно оказалось. Задавило Верховного собственным жиром. «Туда ему и дорога» — думали про себя господа-соратники, смаргивая на камеру «скупые мужские слёзы». Да, они желали ему зла. Но — не делали! Отчего же так неуютно становилось им под бешеным взглядом мальчишки Рег-ата? Ёжились невольно, отводили глаза. Перебирали мысленно доказательства собственной невиновности… Что за глупость? Кто он, собственно, таков, чтобы оправдываться перед ним? Кто дал ему право судить? Так говорил разум. Но для тех, кто привык десятилетиями жить, не зная покоя, в постоянном ожидании ножа в спину, чувства, порой, бывают важнее рассудка. Каждый из семи Верховных ощущал отчётливо и ясно: «А ведь убьёт, чёрт возьми! Без вины, по одному подозрению — убьёт!»

Да, ему очень хотелось убить. Ну, не мог он поверить в их непричастность! Разве так бывает в войну, чтобы помер нестарый ещё человек, которому жить бы да жить, не по чьей-то злой воле, не от чужой руки, а по причине чисто природной? В голове не укладывается!

… В тот день он встал позже обычного — сказалась полубессонная ночь. Побрёл в служебный кабинет, рассчитывая уже там, на рабочем месте, проснуться окончательно и обдумать план дальнейших действий. Но навстречу попался форгард Дриан — лицо ошалелое, глаза красные, на груди серая траурная перевязь крест-накрест: «Горе, ах, какое горе, господин Верховный цергард!» И, видя его замешательство: «Как?! Вы ещё не знаете?!»

Узнал.

Если бы спросили церангара Эйнера Рег-ата, сколько знакомых, близких даже людей погибло на его глазах, он не смог бы сосчитать. Ему казалось — он давно привык. Или, лучше сказать, смирился. Он не думал, что горе окажется таким сильным.

Кем, собственно, приходился ему цергард Сварна? Наречённый брат нелюбимого отца. Пожилой, ворчливый дядька, с кучей именно тех слабостей, которые отец учил презирать — даже непонятно, почему они дружили так близко, что их вообще связывало, столь несхожих мед собой людей?… Вроде, было что-то там, в имперском прошлом — жизнь один другому спас, что ли? Или оба вместе кого-то спасли, а может, наоборот, убили… Отец не рассказывал, потому что вообще мало говорил, особенно с сыном. Дядюшка Сварна тоже от расспросов уклонялся. Тёмная, короче, история, и не в ней суть.

Просто в жизни любого человека должно иметься хоть что-то постоянное, незыблемое. Основа. То, что было и будет всегда. Для одних это семейные узы, для других — руками дедов-прадедов построенный дом (не в войну, конечно; в войну дома — штука совсем ненадёжная). Для третьих — и вовсе какой-нибудь пустяковый, но с раннего детства памятный предмет, который он таскает за собой по жизни, но не специально и осознанно — на манер талисмана, а просто по привычке, почти не замечая. И только тогда спохватится и поймёт, какую ценность имела для него эта вещь, когда её потеряет.