Все это Беловод выложил мне, успокоив Ляльку и старательно обходя в своем рассказе имя Дмитрия. Впрочем, в том, что в этом деле оказались задействованы профессионалы, я не сомневался еще со времен тщательного обыска в моем гостиничном номере. К тому же добавился и обыск в доме Ларисы. Искали документы, которые тогда Дмитрий все время таскал с собой и которые действительно Беловод хотел передать мне.

А потом произошли известные события, и доверие ко мне несколько пошатнулось. Что ж, обвинять в этом было некого: я очень долгое время не появлялся в Гременце. А появившись, начал посещать ненужные места и попадать там в такие же ненужные ситуации. Кроме того, бес его знает, какие изменения могли произойти в моей личной жизни за время продолжительного отсутствия…

Во всей этой истории меня несколько настораживали два момента: неумелый обыск на квартире Беловода, произведенный Айком, и похищение профессора неизвестными людьми. Хотя последние действовали довольно профессионально, но я не верил в то, что такие методы мог использовать Мельниченко… И на кого же тогда работал Айк?..

В конце концов, под утро я пришел к выводу о том, что Айк работал на Гемоновича, а Гемонович — на Пригожу. Это доказывал и разговор, подслушанный мной в «форде» во время моего первого бегства с нефтеперерабатывающего завода. Тогда я из него почти ничего не понял, но теперь, когда мне было известно точное имя убийцы Паламаренка… Наверное, они думали, что документы именно у него, а Мельниченко к этому времени потерял темп.

Все было расставлено, как мне казалось, более или менее логично, но я чувствовал, что какое-то звено упрямо выскальзывает из моих рассуждений. Это взлохмачивало мои и без того взлохмаченные мысли. Впрочем, такая «лохматушка» имела и полезную сторону: лица Дмитрия и Алексиевского почти не возникали в моем сознании. То, как работало сознание Ляльки, было не так понятно: она старательно отводила от меня взгляды, подчеркнуто обращалась только к Вячеславу Архиповичу и даже не реагировала на Лианну, время от времени ластившуюся ко мне. Оттолкнуть эту девушку мне было не под силу: хотя одна живая душа хоть как-то меня жалеет. Беловод не считается — он вообще за все в этом мире переживает.

Я тяжело вздохнул и перевернул затекшее тело. В тон моему расположению духа подо мной так же жалобно заскрипели пружины. И этот скрип совпал со скрипом несколько покореженной мной вчера вечером двери: она отворилась, и черным призраком в палату вплыла Гречаник. На нее смотреть было страшно: очевидно, события последних дней сказались, в конце концов, и на гременецкой «железной леди».