Валерия подняла голову и прислушалась. В коридорах Ксухотля царила глубокая тишина; город словно вымер. Зеленые камни заливали комнату мертвенным светом, в котором жутко поблескивали глаза женщины, лежавшей на полу. Валерию вдруг охватила паника, и последние капли милосердия испарились в ее ожесточенной душе.

– Почему ты хотела одурманить меня? – прошипела она, схватив женщину за волосы и запрокинув ей голову, чтобы взглянуть в ее безжизненные глаза с длинными ресницами. – Тебя прислала Таскела?

Никакого ответа. Валерия выругалась и отвесила женщине пощечину, а потом еще одну. Звуки ударов эхом раскатились по комнате, но служанка и не думала просить пощады.

– Почему ты не кричишь? – гневно выдохнула Валерия. – Или ты боишься, что кто-нибудь тебя услышит? Кого ты страшишься? Таскелы? Ольмека? Конана?

Ясала хранила молчание. Она скорчилась на полу, глядя на Валерию горящими глазами василиска. Упрямое молчание неизменно порождает гнев. Валерия повернулась и оторвала несколько шнуров от ближайшего гобелена.

– Ты, угрюмая стерва! – сквозь зубы прошипела она. – Сейчас я раздену тебя догола, привяжу к этой кушетке и начну пороть, пока ты не скажешь мне, что ты здесь делала и кто тебя прислал!

Ясала не проронила ни слова и даже не пыталась сопротивляться, когда Валерия выполнила первую часть своей угрозы с яростью, которую лишь разжигало тупое упрямство пленницы. Затем в комнате какое-то время слышался лишь свист рассекаемого воздуха да шлепки тугих шелковых шнуров, впивающихся в обнаженную плоть. Ясала не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело ее извивалось и вздрагивало от ритмичных ударов, а голова бессильно моталась из стороны в сторону. Она закусила нижнюю губу, и по подбородку потекла тоненькая струйка крови. Но она ни разу не вскрикнула.

Мягкие шнуры почти беззвучно впивались в дрожащую плоть пленницы; раздавался резкий щелчок, и на коже появлялась красная полоса. Валерия вкладывала в каждый удар импровизированного кнута всю силу рук, безжалостность, приобретенную в жизни, в которой боль и пытки считались обычным делом, и циничную изобретательность, которую только может проявить одна женщина по отношению к другой. Так что в физическом и психологическом плане Ясале доставалось намного сильнее, чем если бы хлыстом орудовал мужчина, каким бы сильным он ни был.

В конце концов именно женский цинизм и сломал Ясалу.

С губ ее сорвался негромкий стон, и Валерия сделала паузу, откинув со лба взмокшую прядь золотистых волос.

– Ну, ты будешь говорить? – спросила она. – Если понадобится, я могу пороть тебя всю ночь!