Пламя в его бездонных черных глазах разгоралось ярче, приводя ее в бессильное бешенство, которое лишь усилилось при виде саркастической улыбки, застывшей на его губах. В выражении его глаз и в его ухмылке таился жестокий цинизм, свойственный умудренной опытом и вымирающей расе, и впервые в жизни Валерия испытала страх перед мужчиной. Ей казалось, что она борется со слепой и бездушной силой природы; его железные мускулы подавляли любую ее попытку к сопротивлению с такой легкостью, что девушку охватила паника. Казалось, он нечувствителен к боли, которую она старалась ему причинить. И только один раз, когда она с такой силой впилась ему зубами в запястье, что прокусила его до крови, он отреагировал, показав, что и ему может быть больно. Раскрытой ладонью Ольмек ударил ее по лицу, так что у Валерии из глаз посыпались искры, а голова едва не оторвалась от шеи.

В пылу схватки ее сорочка порвалась, и он с циничной жестокостью елозил жесткой бородой по ее обнаженной груди, вызвав прилив крови к коже, отчего та покраснела, а сама Валерия вскрикнула от гнева и боли. Вскоре ее сопротивление было сломлено; она оказалась прижата к кушетке, запыхавшаяся и безоружная, сверкая на него глазами, как пойманная в клетку тигрица.

Мгновением позже он подхватил ее на руки и вынес из комнаты. Она больше не сопротивлялась, но огоньки в глазах девушки показывали, что дух ее не сломлен. Валерия не кричала. Она знала, что Конан далеко и не услышит ее, и ей даже в голову не пришло, что кто-нибудь из текултли посмеет ослушаться своего принца. Но она обратила внимание, что Ольмек идет крадучись, склонив голову к плечу, словно прислушиваясь, нет ли за ними погони. Принц не стал возвращаться в тронный зал. Он вынес ее в дверь напротив той, в которую вошел, пересек комнату и осторожно двинулся по коридору. Когда Валерия убедилась, что он опасается некоего противодействия, то откинула голову и закричала во всю силу легких.

Ответом ей стала пощечина, которая оглушила ее, и Ольмек ускорил шаг, перейдя на спотыкающийся бег.

Но ее крик эхом прокатился по коридору, и, вывернув шею, сквозь слезы, застилавшие ей глаза, Валерия увидела, как за ними, хромая, устремился в погоню Текотль.

Ольмек с рычанием развернулся, держа женщину под мышкой и не обращая внимания на то, что она брыкается и извивается, тщетно пытаясь освободиться.

– Ольмек! – запротестовал Текотль. – Что ты задумал, собака? Она – женщина Конана! Она помогла нам расправиться с ксоталанками, и…

Не говоря ни слова, Ольмек сжал свободную руку в кулак и с такой силой ударил раненого воина в лицо, что тот бездыханным повалился ему под ноги. По-прежнему не выпуская свою пленницу, сопротивление которой, похоже, ничуть не мешало ему, он вытащил из ножен Текотля меч и вонзил его в грудь воину. Затем, отшвырнув оружие в сторону, он вновь побежал по коридору. Принц не видел, что из-за гобелена осторожно выглянула темнокожая женщина и посмотрела ему вслед. Она скрылась, и вскоре Текотль застонал, пошевелился, с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел прочь, выкрикивая имя Конана.