Конан согласился. Обычно он соглашался со всеми ее планами. Она олицетворяла собой ум, который разрабатывал все их налеты, а он – могучую руку, что осуществляла ее идеи. Для него не имело особого значения, куда они плывут и с кем сражаются, лишь бы было куда плыть и с кем сражаться. Жизнь била ключом, и он вдыхал ее полной грудью.

Сражения и налеты проредили их экипаж: у них осталось около восьмидесяти воинов, чего едва хватало, чтобы управлять галерой. Но Белит не желала терять времени на долгий переход на юг, к островным королевствам, где можно было набрать добровольцев. Ее снедало нетерпение; приключение казалось ей слишком заманчивым, и вот «Тигрица» вошла в устье, и гребцы налегли на весла, направляя корабль против течения.

Вскоре они обогнули излучину, которая скрыла от них море. На закате они все еще медленно продвигались вверх по реке, огибая песчаные отмели, где свернулись и грелись на солнце странного вида рептилии. За весь день они не видели ни одного крокодила или животного на четырех лапах, и ни одна птица не села у края воды, чтобы напиться. До самого рассвета они плыли сквозь непроглядную темень меж берегов, казавшихся непроницаемыми черными стенами, откуда раздавалось таинственное рычание, звуки тяжелой поступи и злобно блестели угрюмые глаза. А однажды до них донесся нечеловеческий крик, полный злорадной издевки, – по словам Белит, это подала голос человекообразная обезьяна, одна из тех, в которых, по преданию, заключены души преступников, лишенных последнего успокоения в качестве наказания за свои преступления. Но Конан позволил себе усомниться в этом, потому что однажды в гирканском городе видел в золотой клетке эту тварь с бесконечно печальными глазами. Ему сказали, что это и есть человекообразная обезьяна, и он не увидел в ней и следа той дьявольской злобы и злорадства, которыми буквально вибрировал визгливый смех, эхом докатившийся из черных джунглей.

Взошла луна, кроваво-красная, с эбеновым ободком, и джунгли проснулись, приветствуя ее истерической какофонией. Рев, завывания и вопли повергли чернокожих воинов в ужас, но весь этот шум, как заметил Конан, доносился издалека, словно твари, размером не уступавшие человеку, не рисковали приближаться к темным водам Зархебы.

Поднявшаяся над черной стеной леса и колышущимися кронами луна посеребрила поверхность реки, и кильватерная струя за кормой превратилась в светящийся водоворот пузырьков, который широко расходился в обе стороны, похожий на сверкающую дорогу из взрывающихся самоцветов. Плюмажи на шлемах воинов кивали в такт ветерку, а драгоценные камни, вделанные в рукояти мечей и кинжалов, отливали морозным блеском.