— И что же фаним? — спросил Келлхус.

— А что фаним?

— Они пропустят нас через свою землю?

Найюр подавил желание взглянуть на него. Нарочно или непреднамеренно, Келлхус задал тот самый вопрос, который тревожил Найюра с тех пор, как он решился предпринять эту поездку. В тот день, когда Найюр прятался среди мертвых на берегу Кийута — теперь казалось, будто это было давным-давно, — он услышал, как Икурей Конфас говорил о Священной войне айнрити. Но против кого будет эта Священная война? Против магических школ или против фаним?

Найюр тщательно рассчитал путь. Он намеревался перебраться через горы Хетанты в империю, несмотря на то что одинокий скюльвенд среди нансурцев долго не проживет. Конечно, лучше было бы обойти империю стороной и ехать прямо на юг, к истокам реки Семпис, и потом вдоль реки — в Шайгек, северную губернию Киана. А оттуда можно было бы пуститься в Шайме традиционными путями паломников. По слухам, фаним на удивление терпимо относились к паломникам. Но если айнрити действительно затевают Священную войну против Киана, этот путь может привести к гибели. Особенно Келлхуса, с его светлыми волосами и бледной кожей…

Нет. Нужно каким-то образом разузнать побольше об этой Священной войне, прежде чем поворачивать на юг. А чем ближе они к империи, тем больше шансов раздобыть эти сведения. Если айнрити ведут Священную войну не с фаним, они с Келлхусом проберутся вдоль границ империи и благополучно достигнут земель фаним. А вот если действительно Священная война идет там, им, по всей вероятности, все же придется пробираться через Нансурию — перспектива, ужасавшая Найюра.

— Фаним — народ воинственный, — ответил наконец Найюр, используя дождь как зыбкий повод не глядеть на собеседника. — Но мне говорили, что они терпимы к паломникам.

После этого он некоторое время старался не разговаривать с Келлхусом и не смотреть в его сторону, хотя это было мучительно. Чем больше он избегал встречаться взглядом с этим человеком, тем, казалось, ужаснее тот становился. Тем божественнее.

«Что же ты видишь?»

Найюр отмахнулся от всплывшего перед глазами образа Баннута.

Дождь шел еще сутки, потом превратился в мелкую морось, затянувшую далекие холмы туманной пеленой. Миновал еще день, и наконец шерстяная и кожаная одежда высохла.

Вскоре после этого Найюр сделался одержим мыслью о том, чтобы убить дунианина во сне. Они говорили о колдовстве — пока что это была главная тема их редких разговоров. Дунианин то и дело возвращался к этому предмету и даже рассказал Найюру о том, как он потерпел поражение от рук нелюдского воина-мага далеко на севере. Поначалу Найюр предполагал, что этот назойливый интерес к магии связан с каким-то страхом дунианина, словно колдовство было единственным, чего не в силах переварить его догмы. Но потом ему пришло в голову, что Келлхусу известно: он, Найюр, считает разговоры о колдовстве безопасными, и потому дунианин использует их, чтобы пробить брешь в его молчании, надеясь заставить собеседника разговориться о более полезных вещах. Найюр осознал, что даже история о нелюде, скорее всего, ложь — фальшивое признание, предназначенное для того, чтобы сподвигнуть его на ответную откровенность.