— Серве… — повторил он очень мягко. Он протянул руку, желая коснуться ее, поколебался, снова положил руку к себе на колени. Пошарил у себя за спиной и вытащил шерстяное одеяло, еще теплое от костра.

Она растерянно взяла одеяло, зачарованная слабым отблеском луны в глазах норсирайца. Он отвернулся и снова растянулся на своей кошме.

Она долго и тихо плакала и наконец уснула.

Страх.

Терзающий ее дни. Преследующий ее в снах. Страх, от которого ее мысли рассеивались, перескакивали от одного ужаса к другому, от которого сосало под ложечкой, руки постоянно тряслись, лицо было все время неподвижно — из страха, что одна шевельнувшаяся мышца заставит обрушиться все остальное.

Сперва мунуаты, теперь вот этот, куда более мрачный, куда более грозный скюльвенд, с руками как скала, обвитая корнями, с голосом как раскаты грома, с глазами как ледяное убийство. Мгновенное повиновение, даже тем прихотям, которые он не высказывал. Мучительная кара, даже за то, чего она не делала. Наказание за то, что она дышит, за ее кровь, за ее красоту — ни за что.

Наказание за наказание.

Она была беспомощна. Абсолютно одинока. Даже боги бросили ее.

Страх.

Серве стояла в утреннем холоде, онемевшая, измотанная настолько, что она себе и представить не могла, что бывает так. Скюльвенд и его странный спутник-норсираец навьючивали последнее из награбленного добра на уцелевших мунуатских лошадей. Она смотрела, как скюльвенд направился туда, где он привязал остальных двенадцать пленных женщин из дома Гаунов. Они судорожно цеплялись за свои цепи и жались друг к другу в жалком ужасе. Она видела их, знала их, но они сделались для нее неузнаваемы.

Вот жена Бараста, которая ненавидела ее почти так же сильно, как жена Периста. А вот Исанна, которая работала в садах, пока Патридом не решил, что она чересчур хороша для этого. Серве знала их всех. Но кто они?

Она слышала, как они плачут, умоляют — не о милосердии, они успели перейти через горы и понимали, что милосердию сюда пути нет, — но о благоразумии. Какой разумный человек станет уничтожать полезные орудия? Вот эта умеет готовить, эта хороша в постели, а за эту уплатят выкуп в тысячу рабов, только бы он оставил ее в живых…

Юная Исанна, у которой заплыл глаз от оплеухи мунуата, звала на помощь ее.

— Серве, Серве! Скажи ему, что я не всегда такая страшная, как сейчас! Скажи ему, что я красивая! Пожалуйста, Серве!

Серве отвернулась. Сделала вид, что не слышит.

Слишком много страха.

Она не помнила, когда перестала чувствовать свои слезы. Но теперь ей почему-то пришлось ощутить их вкус прежде, чем она поняла, что плачет.