— Я не буду умолять тебя дважды, мой друг, — продолжал Титирга.

Наконец-то! Открытая угроза. Шеонанра поджал губы, слегка уколовшись о свои тонкие усы, и вздохнул с видом глубочайшего смирения. Взглянув на чернеющий на дне его кубка остаток сере, он одним глотком допил его.

Откуда, в самом деле, ему знать? Несмотря на весь его знаменитый дар. Нельзя просто вернуться назад, нельзя отменить совершенное и забыть увиденное. Шеонанра творил невыразимые… нет… немыслимые вещи. Они все это делали. Разврат и извращения. Осквернение себя и других. Исступленные крики страсти. Кровь как смазка. Оргиастический экстаз. Одно лишь воспоминание об этом безумии заставило его кожу пылать.

Он возвысился… вознесся в безбрежную пустоту, в беспредельность, уравнявшую добро и зло. И обрел решимость — абсолютную решимость, потому что увидел.

Он наблюдает, как истинное солнце встает над коронованным темными скалами горизонтом, такое же низкое и кровавое, как на закате. Тени танцуют и изгибаются линиями, которые нелюди, пожалуй, взялись бы описать арифметически. Он чувствует отчаяние Кетъингиры, но лишь продолжает грезить, делая вид, что поражен тем, как осколки изгнанной тьмы надвигаются на лежащее внизу расколотое плато.

Наконец он поворачивается к Преградам, рассматривая и оценивая их во всей их фрактальной сложности и многообразии.

И начинает петь.

Его Напевам эхом вторят сотворенные им, скользящие и распространяющиеся во всех направлениях вокальные точки — и, наконец, кажется, что все Мироздание начинает петь вместе с ним. Срываясь с его рук, иглы сырой энергии вонзаются в Сущее, сияя подобно ярчайшим бриллиантам в лучах рассветного солнца.

Шеонанра поворачивается к великому нелюдю-квуйя.