– Абу аль-Хайджа не стал командовать Левой гвардией. Но он и его таглиб получили земли в Асваде. И новые хорошие дома в квартале, что строится вдоль канала Нахраван.

– Абу-аль-Хайр? Вазир барида?

– Исчез из своего особняка вместе со всеми документами! – бодро отозвался джинн.

– Понятно, – тяжело уронил аль-Мамун. – Что с моей семьей? Буран, дети – что с ними?

– Они… бежали.

– Куда?

Кот тихонько фыркнул:

– Если бы ищейки Ибрахима знали, в столицу бы доставили их головы, о мой господин. Иорвет вывел их из дворца за день до начала бесчинств и штурма Баб-аз-Захаба.

– Иорвет?..

– Якзан. Якзан аль-Лауни, – подал голос черный кот.

– Штурм? Там был штурм?

– Еще какой, – вздохнул кот. – Сумеречники из хурс стояли до последнего, как ты понимаешь. Попавших в плен раненых сторонники нового халифа распяли. Головы убитых аль-самийа выставлены над воротами Баб-аз-Захаба и на Рынке прядильщиков. Народ ликует. В масджид проповедуют эру очищения аш-Шарийа от сумеречной скверны.

– Торжество веры, ничего не скажешь… – Голос Тарика оставался таким же неживым.

Аль-Мамун не выдержал:

– Вера и учение Али тут ни при чем!

Нерегиль взорвался в ответ:

– А что тут причем? А, Абдаллах? За что их убили, а?! За что?! За то, что они оставались верны своим клятвам? А я тебе скажу, за что! Вашей ублюдочной религии все время нужны жертвы! Человеческие, сумеречные – неважно! Вам нужно все время проливать кровь! Карматы честнее, чем вы, ашшариты! Они хотя бы не прикрываются Именем Единого! А вы беспрерывно воюете…

– …а когда не воюете, то друг друга убиваете и чужое делите, – спокойно продолжил аль-Мамун. – Я помню, что ты мне тогда сказал. Но ты не прав.

Тарик прижал уши и зло прищурился.

– Ты не прав, – жестко повторил Абдаллах. – И я запрещаю тебе оскорблять веру, о самийа.