Сумеречник снова покосился на него – с тем же непонятным выражением на лице.

– Я что, плохо говорю на ашшари? – рассердился аль-Мамун. – Что ты таращишься?

Нерегиль быстро уткнулся взглядом в ковер.

Абдаллаху стало стыдно за свою несдержанность.

– Ладно, – примирительно махнул он рукой. – Извини, не хотел обидеть. Ну что, уговорились? До прибытия гонца с фирманом сидишь в Мейнхе. Смирно. Никого не трогаешь.

Тарик тихонько кашлянул. И тихо спросил:

– Никого?

– Не заговаривай мне зубы! – снова вспылил аль-Мамун. – Я просто хочу, чтобы ты не вредил моим людям. Что непонятного?

Тарик вздохнул. И надолго замолчал.

Потом снова вздохнул, покачал головой и сказал что-то очень странное:

– Везучий ты, брат аль-Амина. Хоть и мутазилит. Или умный – пока не пойму, чего у тебя больше, ума или удачи…

И прежде, чем Абдаллах успел возмутиться, ответил:

– Обещаю. Обещаю оставаться в Мейнхе до прибытия фирмана. Обещаю не вредить твоим людям. Более того, хоть ты и не просил, я обещаю не вредить тебе.

– Во имя Милостивого! Всевышний велик! У тебя действительно есть разум! А ну-ка я попробую еще раз, и, если Всевышний захочет, у меня все получится…

Абдаллах дернул проволоку – и сигила мягко соскользнула на ковер.

– Ух ты!

В комнате резко запахло грозовой свежестью, и аль-Мамуну на миг показалось, что заложило уши, как от грома. Нерегиль сложился и упал на свое лицо с еле слышным стоном.

– Эй…

Тарик скрючился у его ног, и аль-Мамун в ужасе увидел – левая ладонь! Нерегиль сминал ей мех, из-под пальцев сочилась густая, блестящая кровь, сумеречник выгибал хребет и шипел, скаля зубы – от боли, от нестерпимой боли…

– Я за лекарем!