Женщина, средних лет и когда-то красивая, ухоженная, казалось, обнимает торчащий на месте старой парковой ограды столб в некоей дикой молитве. На самом деле Романов видел, что ее воздетые руки прибиты к дереву — шляпки больших гвоздей утонули в распухшем посиневшем теле. Прибит был и синий, вздутый язык, казавшийся невероятно длинным. Подбородок женщины был покрыт засохшими кровью и пеной, вокруг — следы свежих и подсохших мочи и кала. По временам она вздрагивала и поводила вокруг глазами, в которых не было уже ни проблеска мысли — только боль и мольба о ее прекращении. Столб выше украшал плакат — тоже самодельный: «Руками гребла. Языком мела. Сполна получила».

— За что ее? — вполне равнодушно спросил Романов.

Старик, сидевший на сохранившейся отмостке ограды, рядом с собой выставивший ведро луговых опят и новенькую кастрюльку, поднял голову, кашлянул и хорошо поставленным голосом сообщил:

— Видите ли, молодой человек… — Он помедлил, рассматривая Романова и ожидая его реакции, — тот молчал. — Это существо до нынешних, несомненно печальных, даже трагических, но многое прояснивших событий занималось тем, что переправляло детей из наших мест за границу по заказам любого сорта. Из детских домов, позже, во время войны, — по линии миссии ООН… Убежать не успело. Пряталось. Долго, как можете посчитать. Позавчера беженцы случайно обнаружили ее в одном из подвалов, опознали, приволокли сюда и, как изволите видеть, расправились с нею своим судом. Она, да еще одна такая была… но ту до войны застрелили. Та была, увы, наша, местная.

— До войны? — Романов спросил это почти просто так, чтобы поддержать разговор.

— Да, до войны… Понимаете ли, она пришла к одной женщине, тоже по этому же вопросу — забирать двух мальчиков, маленьких еще. Те в слезы, мать их, конечно, тоже… Ну, к ним во двор зашел сосед на крики, молодой парень, только что вернулся из армии. Выяснить, в чем дело. Та как о само собой разумеющемся отвечает: забираем детей, им будет лучше в интернате. Парень этот подумал секунду и говорит: вы простите, но мне придется вас убить. Та вроде бы даже не расслышала, переспросила, говорят, даже: то есть как убить? А он ей говорит: очень просто. Вы же отнимаете детей у этой женщины, потому что вам так захотелось. А мне захотелось вас убить. И просто сломал ей шею.

— Ого, — поднял брови Романов. Рассказ его заинтересовал. — А этот… парень — он еще тут?

— Нет… понимаете ли, он тут же забрал и ту женщину, соседку свою, и ее мальчиков — и уехал. Не знаю куда. Надеюсь только, что они живы до сих пор и счастливы, насколько это возможно.