— Ми’ослав, — сказал мальчик. — Я Ми’ослав. Коб’ин[29]. — И удивленно посмотрел вверх-назад: мол, дядя, ты уже про это спрашивал.

Он говорил совершенно ясно, так, как положено говорить трехлетнему ребенку, о котором заботились родители, только с легкой возрастной картавостью.

Вокруг зашумели. Изумленно. Недоверчиво. Почти испуганно. Началась суета, мальчишку сняли с седла, принялись неумело с ним возиться, больше мешая друг другу. Тот не выказывал ни малейшего испуга, что-то попискивал, словно оказался среди хорошо знакомых и привычных людей. Улыбался даже.

— Странно… — Романов задумался, глядя на мальчишку. — Мальчику года три. То есть он родился незадолго до того, как все это началось. Почему он жив? Он не мог выжить — просто умер бы.

— Может быть, его выкормили какие-то звери? — предположил Провоторов. — Как Маугли? Бывали ведь такие случаи…

— Бывали… да… Но он ходит…. Ты смотри, уверенно ходит! И говорит, как положено говорить ребенку в три года.

— Ну так, может, он тут жил с матерью, а она умерла или погибла недавно? — предложил версию Провоторов. — Может, вот сегодня утром? Может, этот кадр тут жил не один, а с женщиной, и это их сын?

— Может… Нет, не может! — резко оговорил себя же Романов. — Ни одна мать, с другой стороны, так не запустит своего ребенка. Нет одежды, грязный — слоями. Нестриженный, по-моему, с рождения… А если бы запустила — опять же, не научила бы ходить и говорить… Не понимаю. Ничего не понимаю в этой истории. Дикая она какая-то… — Он рукой показал, чтобы дали дорогу, присел перед мальчиком (его уже закутали в куртку, рядом сидел на корточках улыбающийся Максим, а Игнат подавал ему стаканчик с чаем из термоса) и спросил ласково: — Мирослав… а где твоя мама?

Мальчик беспечно пожал плечиками. Ответил:

— Не помью.

— А ты знаешь, кто это? — допытывался Романов.

— Ага… — Он сосредоточенно захлюпал чаем.

Максим умоляюще посмотрел на Романова, сказал:

— Ну дайте ему попить… потом спросите… — И встревожился, глаза потемнели: — Мы же его не бросим?!

— Не глупи, конечно, нет, — раздраженно ответил Романов.

Максим чуть сжался, но раздражение было обращено не к нему. Романов поднялся с корточек, отряхнул почти зло колени, хотя на них не вставал.

— А это вообще человек? — сказал кто-то из дружинников. На него стали оглядываться — удивленно, даже возмущенно. — Черт его знает…

— Перекрестить, что ли?!

— Святой водой побрызгать!

— Ерунда…