– Она ту-у-ут! – пронесся над травой ликующий голос женщины.

Заратустров рванулся вперед. Через траву. Она хлестала по лицу. За ним трусил Бабушкин. Выскочили на пологий спускающийся бережок. Вот она, избушка с черным провалом двери, с разломанными ступеньками, стоящая на невысоких сваях. Наталья Егоровна стояла на верхней ступени; камуфляжные штаны закатаны, ступни босы и мокры – видимо, заходила со стороны ручья. «Берцы» были на два размера больше, так она их там и потеряла. Наталья увидела полковника и Бабушкина, помахала им рукой и крикнула еще раз, уже весело:

– Идите сюда! Тут она. Живая. Только спит…

И как-то странно улыбнулась. Гримасой. Некрасивой гримасой, обнажившей выступающие вперед зубы с железным брекетом. Челюсть ее в этой улыбке почему-то безвольно провисла вперед, и какая-то темная жидкость внезапно окрасила губы. Женщина молча отпустила руки, цеплявшиеся за косяк, и, все еще сохраняя эту гримасу на остывающем лице, повалилась вперед, на песок. В ее узкой спине, глубоко впившись в камуфляж, торчал небольшой, стальной туристский топорик.

Заратустров рванулся. Точнее, ему показалось, что рванулся. Ноги, как в дурном сне, заперебирали на месте, скрипя, выколачивая о подошвы ковер травы, но в плечо вцепились вялые и вдруг ставшие чудовищно цепкими пальцы старика. Бабушкин зашамкал, запел сипло:

– Аста-авь, ас-ставь… Атмучалась девка, аднака!

Глупо трепыхать, конечно. Все! Алтайки, от мала до велика, привыкшие к вою волка за околицей и похрусту медведей в чаще, топор мечут лучше, чем десантура свои ножи. Это уже все, без вариантов.

Они, поскальзываясь, быстро шли к избушке; буйная трава тут выползла из камней, предательски бросая их под ноги. А когда подошли, все было кончено. Узген склонился над мертвой, профессиональным приемом проверяя ее шею. Все, биения архимедовой жилы нет – никакого пульса не нужно…

В это время Сангар заскочил в черный провал двери; там что-то с грохотом упало, покатилось. Потом он выволок из прокопченной избушки молодую девку. На вид – лет восемнадцати. Ее растрепанные, когда-то черные волосы теперь были почти полностью запорошены бело-серой золой. Седая. Скуластое лицо – в крови. Почти нага, только обрызганные кровью тряпки болтаются на теле, покрытом ссадинами и синяками от полных бедер до тугой груди. Сангар бросил ее на песок, ругаясь по-таджикски, и придавил подошвой «берца» к земле, как насекомое. Девка затихла. Заратустрову бросились в глаза ее коричневые пятки, покрытые чудовищно глубокими трещинами…

Стояли, курили. Молча. Заратустров смолил «Приму» (ее до сих пор выдавали в паек, по две пачки на каждого некурящего таджика), сплевывая налипающие на губы крошки. Топорик уже вынули, а тело прикрыли брезентовой плащ-палаткой.