Медный приподнял голову, чтобы посмотреть вниз, и у него захватило дух.

По краям лестницы расположились три человека в бедуинских халатах, но под платками – отнюдь не темные лица арабов. Узкий разрез глаз, плоские, словно вдавленные в череп носы, каленые скулы и очень белая кожа северных людей. В руках этих стражей – охотничьи ножи. Наверняка они умеют их метать быстрее, чем иные – стрелять. А посередине этого зала, усыпанного кое-где черепками расколотых или развалившихся от старости ваз и кувшинов, творилась фантасмагория.

На ложе, высеченном из цельного куска черного вулканического базальта, лежит нагая девушка. Медному видны ее непропорционально большие ступни, каждый палец которых унизан золотыми украшениями. Украшения же покрывают и ее обнаженное тело, необыкновенно белая кожа которого блестит от масла. Волосы девушки заплетены в десятки косичек, а на лице – блестящая золотом страшная маска Изиды с прорезью оскаленного рта. Над головой, лежащей в высоком треножнике, пылает какой-то жертвенный огонь, распространяя тот самый незнакомый, щиплющий нос запах. Он смешивается с запахом гари от четырех смоляных факелов по четырем углам зала.

Какой-то невысокий человек в стеганом халате с колокольчиками на поясе сидит на корточках перед лежащей и издает горлом низкий, переливающийся оттенками звук. Руки его заняты бубном – вот они, ритмичные удары! Лица его тоже не видно – на косматой, седой голове маска египетского бога Тота. Перед ним – что-то бесформенное; с трудом можно узнать распотрошенную тушу какого-то животного.

А у стены еще двое узкоглазых и плосколицых в черных балахонах замерли у стоящих на коленях людей. Медный с ужасом узнает склоненную голову Мириклы, тоненькую фигурку Патрины и сжавшиеся комочки детей – Данилы и Яны. Они не шевелятся; их лица измазаны кровью – видно, как алое блестит на светлых волосиках девочки. Белое платье Мириклы разорвано на плечах, висит лохмотьями, и грудь женщины бесстыдно обнажена; полуголой сидит и юная цыганка, дерзко выпрямившись и выставив вперед выпуклости своей фигурки. Не тронули только детей. Они остались в своей одежде: малыш – в шортиках, маленькая девочка – в джинсах с жемчужинками, и оба – в футболках. Они либо спят, либо находятся в каком-то оцепенении; рот девочки приоткрыт…

Медный не успевает испугаться. Он уже заметил крупного, голого по пояс мужчину, который стоит на коленях в последнем углу этого треугольника. На его могучей спине в свете факелов чернеют рубцы – то ли от палок, то ли от плети. Голова его с неаккуратно, наскоро выбритой макушкой склонилась над большим чаном с чем-то черным. В самом углу, у статуи Озириса, лежат испачканные все той же кровью ветвистые рога. Кровь жертвенного оленя страшным заклятием связала всех – и этого большого сильного мужчину с опущенной головой, и погруженных в прострацию детей, и цыганок.