– Слезай, жди на втором ярусе! – подстаршина указал Вигдис на винтовую лестницу, дождался, пока та слезет, слез сам, и поставил электроцикл на подножку (питание выключилось автоматически). – Стой в тени, услышишь, лезет кто – стреляй!

Сетник обнял и поцеловал деву, с несвоевременным сожалением заставил себя вырваться из ответных объятий, и толкнул её к лестнице.

– А ты?

– А я лезть буду, скажу, что это я! Всё, иди!

С этими словами, он развернул плащ, накинул на плечи, и выглянул наружу в щель между стеной и уцелевшей створкой ворот, как раз вовремя, чтобы увидеть, как на перекрёсток вылетает влекомая неуправляемой четвёркой конка[259], лошади пытаются увернуться от неестественно горящих остатков бронехода, и вагон переворачивается, рассыпая по мостовой нескольких, судя по полу и беспорядку в их справе, насильников и одну, судя по полу и смеси отсутствия и беспорядка в её одежде, жертву. Не дело братства сумерек, но действенное личное напоминание, что Вигдис нужно срочно вывезти из города. Куда везти?

Подстаршина поставил сапог на петлю ворот, взялся одной рукой за дерево, нащупал пальцами другой шов в каменной кладке, и поднялся сажени на полторы по стене, чтобы, слившись с камнями, одновременно следить за входом в здание и иметь возможность глянуть вдоль Столбовой на восток. Оттуда с выкриками «Варга!» прямо по трупам предыдущих укороченных туров и всадников валила новая орава верховых. То ли матушка их по-дурацки одела поутру, то ли им забыли сообщить, какой век стоит на дворе, но ездоки были вооружены преимущественно кривыми мечами и наборными луками. Впрочем, убила тебя современная разрывная пуля с бронебойным наконечником или удачно пущенная стрела, и так, и так, окажешься на Калиновом мосту, а там Мара не станет разбирать, а просто махнёт костлявой рукой, чтоб шёл и не задерживал других.

Сетник поднялся по стене ещё повыше и глянул на юг. Крепостной и Кузнецкий конец горели. Из сумрака, куда закон не достаёт, не дело судить. Тем не менее, и слепой тухухоли было бы ясно, что оборона Бунгурборга была поставлена из рук вон плохо, не в последний черёд, потому что с недавних пор заводчики больше радели о собственной казне, чем о городской. До поры, это как раз шло на руку сумеречному братству…

– Втышшы девку-ту в хоромину! – раздалось снизу.

– Чо тышшыть? Девка-та пропашша!

– Как пропашша? Олан ково ей токо-токо мульок отморговавшы!

– Как есь пропашша!

– Оланко-от труположник!

– Начо труположник? Кода килу вкопнил, ишо возгалила! Почо мекаеш, твоя череда!

– Начо вона мне, ухряпанна да пропашша? Нову приишшем!