Страха не было, только разочарование: так и не вернется в Байшарру. Ну и к демонам, все равно там его никто не ждет.

— И тебя, Желтоглазая, обманул. Успокаивал. Говорил, что все будет хорошо, а оно вышло хреново. Заперли в железе…

Медлили. И те, кто спереди, и те, кто сзади.

— И Красную я убил. И остальных тоже. Чужими руками, но я. Выходит, что предал, да? А тебя, зубастый, уж и подавно. Ты — не я, ты умеешь любить. Даже Ырхыза. А я заставил убивать. Тоже в лекаря-спасителя играл.

Легонько щелкнув по полу хвостом, ящер принялся заходить сбоку.

И хорошо. По противоположной стороне остальные и прорвутся… Но медлят-то чего? Ждут, пока зверь начнет рвать человека, забыв о других жертвах?

Нет, просто ждут. Бельт поплевывает на ладони, склана распускает тяжелый пояс, оборачивая им руку навроде кистеня. Глупо…

Или нет?

Голем, припав к земле, подполз и ткнулся мордой в колени, повернул голову, напрашиваясь на ласку. И дрожащие пальцы скользнули по грязному металлу.

— Прощаешь? Ну хоть ты меня прощаешь… Пару нашла? Умница. Он хороший.

За стальными ребрами голубоватым светом засветилось нечто размером с некрупную тыкву.

— У нее яйцо, — пробормотал Туран сам себе.

— Это то, что когда-то было поводком, — произнесла склана, почесывая бока любимцу Ырхыза. — И плетью. Я отдала их за стенами замка…

— А я ведь не только твоего кагана предал, бескрылая. Сначала товарища. Бросил умирать. Даже не знаю, что с телом стало. Потом Ыйрама, хотя о нем не жалею. Людей, когда сцерхов помогал натаскивать. Сцерхов, когда их убивал. РуМаха, когда стихи писать перестал. Маранга, Ырхыза. Вирью… И всегда оправдание было. Всегда ради того, чтобы мир стал лучше.

Стальные клыки перехватили руку, сжали — острые края примяли кожу, еще чуть-чуть и кости захрустят.

— А как мир станет лучше, если я становлюсь хуже? Если я — тоже мир? И ты? И он? И все?

— И я, и ты, и он, и все вокруг — семена, — сказал Аттонио, осторожно касаясь железного подреберья. — А семя к семени — будет поле.

Металл холодил руки, но острые с виду клыки не ранили. Отпустит? Она не живая, еще один призрак искалеченного мира.

— В наших силах хотя бы попытаться, чтобы новое поле не стало кормушкой для очередной дряни, — закончил художник.

Бельт Стошенский взял за руку рыжую Ярнару и буркнул: