— Малик умер. Остальные здесь, со мной. Мы ждали тебя. В лагере засада.

— Так!

Это слово прозвучало, как удар хлыста.

Ее усталости как не бывало.

— Сколько их там?

— Человек двенадцать. Озокан ранен, командование принял другой.

В моей злобе присутствовали ненависть и нечто обжигающее, а в той волне эмоций, что исходила от Майлин и теперь коснулась меня, были только холод и смерть. Это была настоящая бездна, и я невольно подался вперед, как будто увертывался от удара.

Лунный свет заискрился серебром на ее жезле, и из жезла полился свет, когда она подняла его перед моими глазами.

У меня закружилась голова. Майлин запела сначала низким бормотанием, которое входило в душу, пульсировало в венах, нервах, мускулах. Пение становилось все громче, западало в голову, изгоняло все, кроме стремления к цели, к которой она призывала нас, и делала из нас единое оружие, державшееся в ее руке крепче, чем меч в руках жителей равнин.

Я увидел, как ее серебряный жезл двинулся, и послушно пошел за ним, как и вся остальная мохнатая группа. Майлин и ее присягнувшие-на-мече выступили в поход.

Я ничего не помню из этого путешествия с холмов, потому что я, как и те, что шли со мной, был полон только одним стремлением утолить жажду, вызванную во мне песней Майлин — жажду крови.

И вот мы тайно подползли к лагерю. Он выглядел пустынным, только казы били копытами и кричали в своих загонах. Но мы чуяли, что те, на которых мы охотимся, еще здесь.

Майлин снова запела — а может быть, во мне все еще звучало эхо ее прежней песни — и пошла вниз по склону, покачивая жезлом. Ночью жезл горел в лунном свете, и теперь, когда уже светало, он все еще сверкал, и из его верхушки капал огонь.

Я услышал в лагере крик, и мы кинулись туда.

Это люди обычно имели дело с животными, которых считали низшими существами: охотились на них, убивали, приручали. Но животные, которые не боялись человека, которые объединились, чтобы убивать людей — такого просто не могло быть, это противоречило природе, люди это знали, и поэтому необычность нашего нападения с самого начала выбила их из колеи.

Майлин продолжала петь. Для нас ее песня была призывом, поощрением, чем она казалась изгоям — не знаю, но помню, что двое людей в конце концов бросили оружие и покатились по земле, зажимая уши и издавая бессмысленные вопли. Так что расправиться с ними было нетрудно. Конечно, не всем нам везло, но мы узнали об этом только после того, как песня кончилась. Мы остались в лагере и подсчитывали потери.

Я как бы проснулся после яркого, страшноватого сна. Увидев мертвецов, одна часть меня знала, что это сделали мы, но другая проснулась и отогнала все воспоминания.