Джойстин равнодушно приказывает сжечь тела детей. Люди шокированы, но женщина, ни разу не усомнившись в своем распоряжении, настаивает, чтобы убитых бросили в огонь. Мальчика и девочку выносят.

Я сразу иду к Люку. И, как только нахожу его среди раненых, окликаю его, и, уединившись в темном закоулке, высказываю свое мнение, будто дети — это предостережение. На что он рассуждающе отвечает:

— Послушай меня, Харпер Маверик. Котел сровняют с землей вместе с его жителями. Селестайн лично говорила мне это. Она держит свое слово, ты же знаешь. Соврала бы она — не прислала бы тебя сюда, понимаешь? Она просто играет с нами, давит на жалость, чтобы мы отступили.

Я киваю. Аарон Селестайн всегда хотела от меня избавиться и выбрала для моей смерти весьма символическое место — площадь, где разгорелось восстание.

— Вот и славно. — Люк целует меня в лоб. — Прости, мне нужно идти.

Не желая оставаться на едине со смешанными чувствами и свирепыми угрызениями совести, — ведь вокруг полно раненых, они умирают, и в этом есть и моя вина, — помогаю Люку перевязывать покалеченных. Быстро пропитавшиеся кровью повязки, нужно менять каждые два-три часа. Сил ни у кого не хватает.

К обеду я сменила три фартука и поговорила с десятками человек, добросовестно выслушав их пожелания и все самое сокровенное, накопившееся у них на душе за долгие годы мучительной жизни, чем они непременно хотели поделиться хоть с кем-нибудь. Вопреки сильному недомоганию и слабости, некоторые намереваются вступить в бой сегодня ночью, а некоторые хотели бы поскорее забиться смертельным и беспросыпным сном, чтобы не чувствовать боли и отойти в мир иной, спокойный, не такой несправедливый и жестокий, как этот. Но большинство все же беспросветно и самоотверженно, как зеницу ока, лелеют благоуханную, здоровую надежду на скорую победу.

Вечер подкрадывается незаметно, а в месте с ним и усилился страх. Снарядившись, кто оружием, кто лекарствами и необъяснимо радикальной готовностью действовать, все, с напряженным трепетом, ждут от последних часов восстания самого худшего. Наверно, каждый с суровой невозмутимостью снаружи и разрушающим, как мощнейший взрыв, накаленным волнением и беспокойством внутри, предполагает — эта ночь последняя в их жизни и она точно не будет мирной и тихой, как море не знавшее шторма.

Способных принять бой осталось не более ста человек. Напичкавшись досыта обезболивающим, некоторые легко раненные, собрав в кулак стальную волю, подвелись на ноги и обмундировались. На полу разгромленной разрушительными боями площади снова разжигают костры и укрепляют заслоняющие от пуль и защищающие в самую лихую минуту баррикады.