Альберт не соврал мне. И это делало мою ношу еще тяжелее. Если бы немец солгал, то у меня могло появиться хоть какое-то оправдание тому, что я оставил его лежать в коридоре в громадной кровавой луже. Но нет…

Урод ты, Зуев. Самый настоящий урод.

Я вышел прямо через парадную дверь, тяжело спустившись по ступеням. Пистолет я на всякий случай держал в руках, хотя в нем не осталось ни единого патрона. Около дверей торчали пять мужиков самого внушительного вида и с оружием в руках, которое они даже не думали скрывать. Хотя, собственно, в автоматах не было ни малейшей нужды, если бы дошло до драки, любой из этих мордоворотов мог бы свернуть меня в бараний рог одной левой.

Но они просто смотрели на меня. Смотрели настороженно и с опаской. Смотрели, будто случайно направив стволы автоматов в мою сторону. Смотрели, будучи готовыми в любой момент открыть бешеный огонь.

Я прошел мимо них и заковылял дальше по замощенной маленькими разноцветными плитками дорожке. Шел я не оборачиваясь, хотя буквально кожей чувствовал тяжелые взгляды, уткнувшиеся мне в спину. Фактически в любой момент можно было ожидать пулю между лопаток… Я шел, просто устало поднимал ногу и опускал ее снова, оказываясь уже на полметра ближе к воротам.

И я ушел. Никто из оставшихся без руководства людей Братства не попытался остановить меня. Они даже избегали встречаться со мной взглядом. Только смотрели.

Я вышел в широко распахнутые ворота и медленно побрел по дороге, погрузившись в ночную прохладу.

Иркутск.

Как я добирался туда? О, это был самый настоящий кошмар. Кошмар, длившийся почти неделю, которая показалась мне вечностью. Вполне возможно, это были самые ужасные дни в моей жизни. И если во Владивостоке садился на поезд человек, то в Иркутске сошла из вагона уже самая настоящая развалина, у которой руки тряслись, как у припадочного. А уж чувствовал-то я себя так, как будто с того дня, когда я беззаботно ходил на работу и ныл по поводу мизерной заработной платы, прошло не меньше ста лет. И все это время я, наверное, провел внутри железной бочки, которой играли в футбол сказочные великаны.

Кто был повинен в этом? Братство? Нет. Никто меня не тревожил. Ни люди Долышева, ни Старое Братство. Если они и следили за мной, то делали это достаточно умело и не вмешивались. Я был целиком и полностью предоставлен самому себе.

Уж лучше бы мне пришлось прорываться с боем. Это стало бы для меня облегчением. И все потому, что кольцо Рогожкина, кажется, решило взяться за меня всерьез.

Мне было плохо. Мне было очень и очень плохо. Настолько плохо, что это заметила даже проводница, которая обеспокоилась тем, чтобы дедушка не отбросил коньки прямо в вагоне. Я уверил ее в том, что помирать пока не собираюсь, а если уж вздумаю, то подожду, когда окончится ее смена. Похоже, это ее несколько успокоило.