– Я уеду после последней попытки купить перец.

– Исфаганский?

– Да.

– Я могу вам это устроить. Возможно, придется подождать до завтра. Но если совет исходит от синьора Виллани, разумно послушать его.

– Ты что-нибудь знаешь?

– Только человека, у которого может быть исфаганский перец.

* * *

– Герцога Серессы больше боятся или любят?

Утро во Дворце Безмолвия. Сегодня по небу бегут облака, и освещение меняется, когда они заслоняют солнце, но к этому моменту живописец уже уловил тот свет и цвет, который ему нужен для сада и деревьев, для вида из окна и для лица калифа. Собственно говоря, он уже почти закончил.

Перо поражался своей способности сосредоточиться и работать (и отвечать на трудные вопросы). Он много дней и ночей писал два разных портрета, один по ночам в другом дворце, под землей, после чего его ждали встречи в непроницаемой темноте комнаты.

«Есть много удивительного в зове страсти», – думал он. То, что он так возбуждался, так погружался в страстное желание каждую ночь. Даже зная – может быть, именно потому, что он знал? – что принц, который посылал его туда, почти наверняка желает его смерти.

На запад ведет длинная, большей частью пустынная дорога. И наверняка на землях османов вспыхнут беспорядки, если здесь произойдет то, что, весьма вероятно, произойдет: когда обнаружится, что тщеславный, бесшабашный юный принц велел тайно написать свой портрет в одежде цвета порфира.

Художник, написавший этот портрет, едва ли проживет достаточно долго, чтобы оказаться на дороге, ведущей на запад.

Поэтому художник решил, что напишет самый лучший портрет, какой сможет, в этой утренней комнате. Такой, может быть, чтобы он остался, уцелел, и заставил мужчин и женщин сказать даже в далеком будущем: «Это очень хорошо. Этот художник стал бы большим мастером». И они, может быть, покачают головой и прибавят: как ужасно печально, что карьера младшего Виллани оборвалась так рано.

«Это происходит слишком часто», – возможно, скажут они.

В той темной комнате была одна женщина, которая находилась там каждую ночь. Он понятия не имел, кто она такая, кто такие они все. Другие менялись, но он начал узнавать аромат этой женщины (ее собственный аромат, не духи), вкус ее губ. И даже когда то, что происходило, становилось яростной схваткой на постели с другими, эта женщина находила его руку и держала ее, и Перо начал так же находить ее руку в темноте.

Он представления не имел, как она выглядит, они не понимали слов друг друга (в той комнате понимали друг друга иначе). Все равно, пока другие стремились возбудить его, или сами получить удовольствие, она переплетала свои пальцы с его пальцами, и неожиданно происходило кое-то еще.