– Да, мой господин, он не молод.

Можно было решить для себя давать уклончивые ответы. Однако Виллани с того первого утра в этой комнате сказал себе, что будет говорить правду и надеяться, что это поможет ему выжить.

– Об этом идут разговоры. Всегда, – прибавил он.

– Это разрешено? В открытую?

– В Серессе? Да, ваша милость. Но никто ничего не знает. Люди строят догадки. Распускают слухи.

– Плохая привычка в больших городах.

– Да, мой господин. А другие… ищут благосклонности. Пытаются принять чью-нибудь сторону. Это всегда трудно, когда происходят перемены.

– Здесь тоже так, – заметил калиф османов, и Перо Виллани спросил себя, не сделал ли он все-таки ошибку.

Он сосредоточился на красных кольцах – на настоящем, на руке калифа, и на том, которое он сейчас писал. Алая краска, чуть-чуть глазури, допускаемой этим материалом и этой поверхностью, и – только что – крохотный мазок белой краски, самой маленькой кисточкой, чтобы показать солнечный свет, который проник в окно комнаты и коснулся драгоценного камня на руке Гурчу.

– Я встречался с герцогом только один раз, мой господин, – сказал Перо. – Когда он предложил мне выполнить этот заказ. Но… он вызвал у меня восхищение. Я думаю… вы понравились бы друг другу, мой господин.

Ему никогда не приходила в голову эта мысль, и он ее не ожидал.

Гурчу изменил позу, повернулся и посмотрел на Перо. Перо испугался, потом увидел (он уже научился видеть к этому времени) насмешку в черных глазах.

– Неужели? Означает ли это, что ты мною восхищаешься, синьор Виллани?

– Это было бы слишком большой самонадеянностью, мой господин! Я бы никогда…

– Это так? Ты мною восхищаешься?

Ему захотелось опуститься на колени. Это было ужасно трудно. «Говори правду», – сказал он себе.

– Да, мой господин.

– Почему?

Вдох.

– Те вопросы, которые вы мне задаете. Ваше любопытство относительно моего мира. Всего мира.